Читай как Толстой

Лев Николаевич высоко оценил идеи Лао-цзы. Ко времени знакомства с произведением китайского философа у Толстого сложились схожие этические представления. В письме своему другу и последователю Владимиру Черткову он сообщал: «Очень меня занимает теперь не только Будда, но и браманизм, и Конфуций, и Лаодци. Может быть, ничего не выйдет, а может быть, выйдет что-то…». Тогда писатель задумал работу по изложению главнейших религиозных учений всех народов мира, но работа эта не была закончена.

Французский религиозный мыслитель и ученый Блэз Паскаль был одним из любимейших писателей Толстого. В яснополянской библиотеке хранится эта книга на французском языке, испещренная многочисленными пометами Льва Николаевича.

После окон­ча­ния работы над ро­маном «Анна Каренина» в но­ябре 1877 года Лев Толстой при­сту­пает к ра­боте над изло­же­нием основ хри­стиан­ского веро­учения в форме кате­хи­зиса. В этой работе, помимо ответов на важ­ней­шие воп­росы автор наме­ре­вался дать понятие о «первой пере­даче откро­вения хри­стиан­ского», за­клю­ча­ющейся в «свя­щен­ных книгах вет­хого завета». Видимо, он пред­по­ла­гал дать крат­кую ха­рак­те­рис­тику если не всех, то наибо­лее зна­чи­тель­ных из книг, состав­ля­ющих Библию.

Он начал с первой книги, вхо­дя­щей в состав Библии и носящей наз­ва­ние «Книга бытия». Отно­си­тельно этой книги Толстой ставит вопрос: почему она свя­щенна? Но в ответе пишется только одно слово: «Со­тво­рение», на котором эта работа была прер­вана.

Толстой ценил Троллопа очень высоко. «Три лучших английских романиста — это (по нисходящей): Диккенс, Теккерей, Троллоп, а после Троллопа кто у вас есть еще?» — спросил Лев Николаевич английского журналиста У. Т. Стэдома, который посетил Ясную Поляну в мае 1888 года.

«Особенно ценил Лев Николаевич Les Misérables („Отверженные") Гюго. Он говорил, что Les Misérables надо читать на всех языках мира. Очень высоко он ставил также его Pauvres gens („Бедных людей"). „Диккенс, Гюго, Руссо — писатели, у которых есть религиозное настроение", — говорил Лев Николаевич» (Х. Н. Абрикосов. Двенадцать лет около Толстого).

«Особенно ценил Лев Николаевич Les Misérables („Отверженные") Гюго. Он говорил, что Les Misérables надо читать на всех языках мира. Очень высоко он ставил также его Pauvres gens („Бедных людей"). „Диккенс, Гюго, Руссо — писатели, у которых есть религиозное настроение", — говорил Лев Николаевич» (Х. Н. Абрикосов. Двенадцать лет около Толстого).

«Особенно ценил Лев Николаевич Les Misérables („Отверженные") Гюго. Он говорил, что Les Misérables надо читать на всех языках мира. Очень высоко он ставил также его Pauvres gens („Бедных людей"). „Диккенс, Гюго, Руссо — писатели, у которых есть религиозное настроение", — говорил Лев Николаевич» (Х. Н. Абрикосов. Двенадцать лет около Толстого).

«Особенно ценил Лев Николаевич Les Misérables („Отверженные") Гюго. Он говорил, что Les Misérables надо читать на всех языках мира. Очень высоко он ставил также его Pauvres gens („Бедных людей"). „Диккенс, Гюго, Руссо — писатели, у которых есть религиозное настроение", — говорил Лев Николаевич» (Х. Н. Абрикосов. Двенадцать лет около Толстого).

Толстой называл «Анабазис» называл «прелестным» произведением, вспоминая, что читал его с наслаждением.

Древний мыслитель был близок и дорог Толстому с молодых лет и навсегда вошел в его духовный мир. Имя Платона неоднократно встречается в записях Толстого — и как просто упоминание великого мыслителя, и как автора каких-то определенных мыслей и идей. Впервые Толстой упоминает его в дневниках в 1852 году, а чуть позднее — уже и в письмах, и в своих литературных произведениях.

Толстого и Фета связывала многолетняя дружба. «... кроме истинного поэтического дарования к Фету <...> привлекала искренность его характера. Он никогда не притворялся и не лицемерил, что у него было на душе, то и выходило наружу», — говорил Лев Николаевич.

Критикуя современную литературу, Толстой говорил: «…возьмите-ка Гомера, для «Илиады» и «Одиссеи» комментариев почти не нужно. Все ясно. Говорит, например, Гомер, что его герой сел в лодку, и тут же он рассказывает вам, что это за лодка, как сделана и т. д. А в наших романах как часто мы говорим намеками, которые понятны только кружку богатых людей, совершенно непонятны простому человеку и будут ненужны и неинтересны последующим поколениям».

Поэзия Тютчева привлекала Льва Николаевича своей глубиной и особенной художественной сжатостью и образностью. «Он слишком серьезен, он не шутит с музой, как мой приятель Фет... И все у него строго: и содержание и форма», — замечает писатель в беседе с женой своего друга Анной Чертковой, вдохновенно декламируя одно из своих любимых тютчевских стихотворений — «Silentium».

«Читал V. Hugo. Прекрасно — проза, но стихи не могу», — записал Толстой в дневнике в феврале 1909 года.

«Помню умиление и восторг, произведенные на меня, тогда 16-тилетнего мальчика, не смевшего верить себе, — Антоном-Горемыкой, бывшим для меня радостным открытием того, что русского мужика — нашего кормильца и — хочется сказать: нашего учителя, — можно и должно описывать не глумясь и не для оживления пейзажа, а можно и должно писать во весь рост, не только с любовью, но с уважением и даже трепетом», — писал Толстой Григоровичу.

Описывая настроение, с каким он ехал на Кавказ, Толстой рассказывал: «Когда-то в детстве или первой юности я читал Марлинского и, разумеется, с восторгом; читал тоже не с меньшим наслаждением кавказские сочинения Лермонтова…». Он вспоминал: «”Герой нашего времени” — это была книга, которую читал каждый кавказский офицер».

В дневнике 24-летнего Толстого мы читаем: «Какая прелесть Давид Копперфильд».

Биограф Толстого Николай Гусев отмечает: «Кроме известных художественных достоинств, повесть Дружинина, несомненно, вызвала сочувствие Толстого и своей основной идеей, которая выражалась в возвеличении чувств любви и самопожертвования».

В июле 1853 года Толстой записал в дневнике: «Читал “Записки охотника” Тургенева, и как-то трудно писать после него…».

В юности, по признанию Толстого, на него оказали большое влияние «Шинель», «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем», «Невский проспект», «Вий», «Мертвые души».

«Гоголь — огромный талант, прекрасное сердце и небольшой, несмелый, робкий ум», — говорит Толстой в статье, посвященной 100-летию писателя.