Все (не) так, как я думала

Манифест современных левых, написанный десять лет назад французскими интеллектуалами анонимно под псевдонимом «Невидимый комитет». Поэтичная и легкая книга с почти постироничным равнением на «Манифест коммунистической партии». Местами бесит левацкая высокомерность (есть такие прошаренные мы, интеллектуалы и отщепенцы, а есть люди «средние», которые не хотят прощаться с капиталистическими иллюзиями). Достойные послесловия от Алексея Цветкова и Дмитрия Кралечкина, вводящие в контекст российских левых образца 2009 (группа «Война», «Барто» и вот это всё, полузабытое). Текст Кралечкина называется «Каникулы в аду», и он как раз говорит о положении левых в обществе. Он сравнивает общество с адом, и главы манифеста описывают его шесть кругов; образ жизни левых – это «каникулы», выход из ада, хотя левые паразитируют на этом аду все равно. Текст манифеста – на это обращает внимание Кралечкин – как будто осознает себя как нереалистичный, и это позволяет ему быть ультраобъективным, без извиняющихся попыток увидеть ограничения «реальности», поскольку как раз реальность авторы и критикуют.
Кстати, «грядущее восстание» – это парафраз Агамбена, и сама идея того, что восстание будет и капитализм падет, очень напоминает религиозную уверенность христиан, что придет Мессия (мессианское время Агамбена; в этом смысле вспоминается вечное сравнение левых к христиан). То есть они живут так, как будто бы восстание неизбежно, и таким образом как бы уже оказываются в нем.

Книга из разряда книг с загадочным словом в названии, обозначающим понятие, которое есть у какого-нибудь народа и приносит этому народу счастье. Для меня такие книги – guilty pleasure, мне сложнее признаться в любви к ним, чем в том, что часами залипаю в инстаграм-сториз. Икигай в японском – это что-то между смыслом жизни и тем, что приносит счастье. Плетение корзин или писательский труд, семейный бизнес или крикет по воскресеньям, искусство во всех формах и даже ритуал по полчаса стоять возле дома и здороваться с соседями – все это имеет отношение к икигай. Те, у кого икигай есть, живут долго и способны справиться с любым горем. Книга содержит высказывания долгожителей, описание японской терапевтической практики, помогающей человеку обрести икигай, факты о пищевых привычках людей с острова Окинава (дольше всех живут) и даже краткое описание цигун и тайцзи. До смешного много очевидных фактов и истин. Не интеллектуальное чтиво ни разу.

Лучший русскоязычный нон-фикшн ever, по крайней мере в мемуарном его изводе. Язык Герцена завлекающий, каждое предложение устроено как раковина с гладкими поворотами – так талантливые люди пишут письма; это одна из тех книг, которую, взяв с полки и начав читать с любого места, читаешь сразу несколько страниц подряд, а потом желаешь лечь с ней на диван и провести так весь день. Идеальное пляжное чтиво. "Былое и думы" рассказывает все, что нужно знать о русских интеллектуалах середины XIX века. Немного бесит, но равно и умиляет аристократизм главных героев, дворяне, что с них взять. Если кто любит (как я) "Берег Утопии" Тома Стоппарда, так вот это и есть документальная (и равновеликая) основа пьесы. Клятва на Воробьевых горах – это тоже здесь. Вот некоторые в минуты лени и отчаяния припадают к "Войне и миру" или "Гордости и предубеждению". Я советую припадать к "Былому и думам", это тоже про все самые сладкие вещи: любовь, дружбу и политику. Только все это действительно было. А теперь надо признаться: второй том (то есть 4 и 5 части) я не дочитала, что ж, lucky me

По большому счету здесь просто собраны воедино все аргументы за вегетарианство и веганство, а также размышления автора о культурных мифах и прочих смазках, позволяющих и дальше есть мясо бессовестно. Самое интересное и новое здесь - экономический и исторический аспекты. Резкий рост производства мяса птицы, например, помог дёшево прокормить армию голодных горожан в двадцатом веке. Плохо это или хорошо, не очень понятно, но ситуация-то изменилась, а экономика продолжает впихивать нам наггетсы по цене примерно отрицательной, kfc нам разве что не доплачивают, чтобы ели их курицу, которую выращивают скорее как белок, а не как птицу. Читая, стоит помнить, что вопрос все-таки политический (поскольку про то, кто является субъектом права), и решение за вами. Я, например, после книжки резко стала вегетарианкой, а потом вернулась к беспринципности в питании, но привычка есть сознательно – осталась.

Простенькая ликбезная книжка о феномене каваии, тем не менее правильно расставляющая акценты и задающая верные вопросы: почему, например, некоторые женщины не стремятся быть кавайными и бесятся, когда их так называют? Что делали кавайные рисунки на стенах Освенцима? Почему кавайными считаются дети и старики? Беззащитность и слабость, неотделимая от каваии, воспевается в тех существах, чья судьба – подчиняться чужой воле и быть зависимыми. Возможно, и милота – лишь необходимость выживания. Интересная мысль проговаривается в книжке – что если бы младенцев и животных мы не считали кавайными, то этим засранцам было бы не выжить. Еще интересно про камакава – это когда что-то настолько гадко и необычно, что даже мило.

О, эта книжка пару лет назад была для меня библией, не дававшей спать по ночам, что в конечном итоге вылилось в написание пьесы Siri. Курцвейл вообще футуролог и много пишет про то, что будет, когда искусственный интеллект станет совсем умным и независимым от человека. Но меня в этой книге поразило объяснение того, как работает мозг, как устроено мышление в принципе (неважно, участвует ли в нем человек): у него есть универсальная структура – от простейших каких-то палочек к сложнейшим системам. И в этой иерархичности, в этом восхождении от простого к сложному, в этой универсальности развития чего-угодно таится какой-то один принцип (чувствуете нарастание экзальтации?!). Написано блестяще к тому же.

Мастрид и настольная книга для всех, кто занимается современным искусством (музыка это, театр или fine art – неважно). Кейджа воспринимают как человека, который мог смять бумажку – и вот тебе музыка, интерпретируй вмятинки. Он мечтал о музыке, которую будут исполнять животные и бабочки. Сын изобретателя, он всю жизнь сохранял тягу к тому щелчку, который происходит в мозгу, когда ты из ничего делаешь что-то. При этом он допускал в этот божественный процесс создания нового, в это таинство создателя, композитора, автора – всех, кто желает получить этот дофаминовый приход. Его музыку интересно/важно не только слушать, но и знать, как она устроена. После знакомства с Кейджем ты любой шум научаешься слушать так, будто у него есть некоторый закон. Музыкой музыку делает не нотная запись, а правила, рамка. Создавая рамку восприятия, ты создаешь музыку просто из шума вокруг. В этом революционный, политический смысл того, что делал Кейдж: он эмансипировал слушателя, приравнял его к автору, композитору. «Разговоры с Кейджем» расширяют представление о том, что можно считать искусством и что вообще оно есть. Минус книги – в том, что это все-таки сборник интервью: есть повторения и необязательные места, в которых вязнешь. Поэтому лучше не читать в один присест, а раскрывать в любом месте, когда требуется вдохновение.

Модный социолог Бруно Латур не оставляет камня на камне от понятия «социальное». Он много (и как-то очень эмоционально для ученого) пишет о том, что социальным принято называть все то, что не включено в другие науки (экономика, биология и пр.), но вроде как имеет отношение к обществу. Социального не существует, поэтому надо изучать не мнимые законы, по которым существует общество, а конкретные связи между самыми разными вещами. Не знаю, насколько это революционно для социологии, но кажется, это и есть акторно-сетевая теория, которую Латур создал и продвигает. Довольно замысловато для читателя, не связанного с социологией и философией, но очень интересно. Я открыла для себя, например, слово «актант» (нечто, что влияет) в его противопоставлении «актору» (субъекту, индивиду).

Конечно, это уже давно прочли все интеллектуалы, но можно и перечитать, особенно в минуты, когда кажешься себе полной дурой, переживая, например, из-за такой безделицы, как безответная любовь. Если уж умницу Сьюзен Сонтаг так колбасило из-за любви и секса, то тебе-то уж точно можно. Вообще дневники жанр странный: очень уж обнажающий человека. Не пишите дневники. Вдруг их потом издадут.

Ультрасовременная философия, но без особой зауми (книга записана с речи – создана на основе несколькодневного семинара) и с большим уклоном в социологию. Если хотите знать, почему сегодня все так, а не иначе, читайте Вирно. Я, наконец, уяснила, что такое эпоха постфордистского труда (в которой мы сейчас) и почему меня так беспокоит, что все мои усилия уходят на коммуникацию (спойлер: это нормально). И еще, что говорить – это тоже труд, причем (по Вирно) виртуозный. Также хорошо именно с таких книг начинать ориентироваться в философии: для Вирно нормально в один ряд поставить Платона, Хайдеггера и Вальтера Беньямина, и еще ввернуть Ханну Арендт. Впрочем, это отношение к философам прошлого (такое, будто все они жили в одно время) свойственно многим современным философам.

Фото пожилой Астрид Линдгрен, влезшей на дерево, стоит заглавной картинкой в моем канале. Знали ли вы, что в 17 лет Астрид, отличница и умница, уехала со своего хутора беременная от женатого редактора? «Главное – не останавливайтесь, продолжайте, старайтесь» – говорила ей мать, и, похоже, этот принцип всю жизнь держал писательницу в бодрости. Своего сына первые три года она видела только по выходным. Во время Второй мировой она – по работе (на разведку трудилась, между прочим) – читала письма, приходящие из Европы в Швецию, и поражалась, как много горя в мире. Самой известной детской писательницей Астрид Линдгрен стала аж в 37 лет – зато сразу и стремительно: издав свою первую книжку (про Пеппи). Биограф Йенс Андерсен пишет с большим вниманием к деталям и историческому контексту. При этом взгляд у него очень современный, но без фанатизма: он не делает из Линдгрен, к примеру, икону феминизма, хотя она вполне достойна ею быть. Вообще, все, что она делала и говорила (и писала, конечно же), было как-то очень здраво, остроумно и нежно. Например, она много лет переписывалась с одной девочкой – Сарой. Эту переписку недавно издали (книга называется «Ваши письма я храню под матрасом»), и это что-то душераздирающе прекрасное вообще.