Мaксим Кронгaуз

Мир, в котором существовали города-государства, в Новое время исчезал постепенно. Однако во второй половине XIX века большие города с их новым образом и ритмом жизни радикально изменили жизнь Европы. Большие массы людей, не знающих и не желающих знать друг друга, не объединенных никаким общим делом и общим благом, живущих совершенно разной жизнью, оказались сконцентрированы в одной точке пространства, где они были вынуждены выживать и договариваться о правилах совместного сосуществования. Эти городские массы способны на удивительное равнодушие, из-за которого в процветающих городах умножалась бедность, и в то же время — на удивительную рациональность и предприимчивость, благодаря которой они постоянно меняют свою среду. На рубеже XIX–XX веков в развитии транспортных технологий произошло несколько рывков и массы обрели возможность стремительно перемещаться.

Если общность держится на единстве воли, тесной привязанности и, в предельном смысле, всегда является общностью крови, земли и языка, то общество — это слабая и эфемерная ассоциация людей-атомов, преследующих только собственный интерес и общающихся с другими лишь для того, чтобы заключить выгодную сделку.

Категория общности, или сообщества, которого горожанину постоянно недостает, остается ключевой в социологии города вплоть до сегодняшнего дня.

Один мой знакомый, норвежец, выросший в небольшой деревушке, а теперь живущий в крупном немецком городе, до сих пор, встречая на улице нового человека, машинально оглядывается и восклицает: «Странно, раньше я его здесь не видел!»

В большом городе, напротив, любой произвольно взятый человек, скорее всего, будет для вас чужаком, и даже если вы вступаете с ним во взаимодействие, вас обоих интересует только содержание этого взаимодействия, личность партнера вам безразлична. Поэтому совершенно все равно, где вы купите хлеб, если его качество и цена одинаковы. Эту разницу очень легко почувствовать: попробуйте в большом городе попросить у продавца в супермаркете разрешения занести деньги за покупки после получки. А в деревнях и малых городах это и сегодня нормальная практика.

Попробуйте провести в одном и том же поезде метро весь день с утра до ночи, и вы увидите, как перед вашими глазами как будто сменяют друг друга несколько разных городов — от встающих раньше всех на работу трудовых мигрантов до обслуживающего персонала открытых допоздна ресторанов. Эти люди могут даже не подозревать о существовании друг друга — просто потому, что их «темпоральные города» не пересекаются. Ключевая для социологии проблема солидарности остается без решения, и это скрывает в себе угрозу будущих конфликтов: что случится, если интересы этих «параллельных» и не наученных общаться друг с другом городов однажды столкнутся?

Георг Зиммель, один из первых теоретиков мегаполиса, писал, что для горожанина свойственно находиться в состоянии пресыщенности, потому что любые цели и удовольствия оказываются для него легко доступны, а их интенсивность создает давление на его психику.

Исходным пунктом для социологического мышления о городе является то, что город — это не место, где живут люди, а способ сосуществования людей.

Они видели горожанина как продукт небольшого локального сообщества, которое обрабатывает и переустраивает городскую среду так, чтобы было возможным выживание группы.

Все физические и технические характеристики города выводятся из этого базового формата объединения: если в городе низкая солидарность и высокий уровень индивидуализма, в нем не будет удобного общественного транспорта, будет много автомобилей и всегда пробки; если в городе авторитарная центральная власть и мало коммуникации между горожанами, то в нем будут широкие геометрически правильные проспекты, но сильное расслоение и мало инициативы со стороны жителей; если много разнородных этнических групп, не связанных друг с другом, то возникнет сегрегация. Возникающие таким образом социальные институты закрепляют определенный стиль взаимодействия в городе, и для его изменения нужно работать с социальным устройством совместной жизни.