Ханский огонь

Я, как и Россия, развиваюсь скачками. То читаю много, то не читаю вовсе. В последнее время очередной период чтения. Иду на поводу у собственных слабостей - перечитываю любимого Достоевского. "Братьев Карамазовых" целиком не читал никогда, зато к некоторым фрагментам возвращаюсь регулярно.

Являясь поклонником рассказов, хочу назвать два самых, пожалуй, любимых.
“Ханский огонь” Булгакова и “Рукопись” Зингера.
В первом речь идёт о старинной усадьбе, куда в двадцатые годы приезжает группа экскурсантов, поглядеть, как ещё недавно жили помещики. Среди экскурсантов странный иностранец. Ночью иностранец возвращается, отпирает дверь своим ключом и встречает старого сторожа. Тот узнаёт его – таинственный гость вовсе не иностранец, а последний владелец усадьбы, тайно приехавший из эмиграции за одним лишь – сжечь собственный дом. И сжигает. Обожаю этот рассказ за великую силу, за непостижимость и одновременную ясность. Только в русской литературе мог возникнуть такой рассказ.

Второй рассказ, пера великого Исаака Башевиса Зингера повествует о встрече с давнишней знакомой, которая за чашкой кофе делится воспоминаниями о том, как ещё до войны боготворила одного писателя. Когда он закончил труд своей жизни – толстенный роман, она сама перепечатала его, а когда к Варшаве подступили нацисты и они бежали, она сто раз переспросила своего писателя, взял ли он единственную копию романа. Надо ли говорить, что после многодневного бегства, уже на советской территории обнаружилось, что писатель единственную копию своего романа забыл в их квартире. И тогда эта самоотверженная женщина пошла пешком обратно, в занятую немцами, разбомбленную Варшаву. Пробралась в квартиру, в которой успели поселиться чужие люди, разыскала рукопись и благополучно вернулась в Советский Союз к своему возлюбленному. И что она увидела, войдя в их комнату? Конечно, он лежал в постели с другой. Тогда наша героиня, не говоря ни слова, сунула рукопись в горящую печь и ворошила кочергой до тех пор, пока не прогорели все листы. Глядя, как огонь пожирает плод его жизни, любвеобильный писатель даже не шевельнулся.
Последние два примера, рассказы Булгакова и Зингера, хорошо иллюстрируют мои пристрастия в прозе – страсть и компактность. Я люблю книги умеренные по размеру, гармоничные, не расползающиеся бессмысленными объёмами, точно дома нуворишей. Лично я большой размер способен оценить только, если речь идёт о бёдрах или груди, всё остальное лучше бы поменьше.

Из новейшей русскоязычной литературы меня поразил роман “Красавица” киевлянки Лизы Готфрик. Роман этот побывал в длинном списке “Национального Бестселлера” и получил весьма противоречивые отзывы, что говорит о том, что он как минимум интересен. К женщинам я отношусь с большим пиететом, а “Красавица”, на мой взгляд, является квинтэссенцией женского восприятия мира. Композиция представляет собой линейное повествование, то ли документальное, то ли полудокументальное. Это и не важно, потому что любой интересный автор смешивает объективные факты с выдумкой формируя свою художественную реальность. Лиза Готфрик делает именно это. Её героиня слоняется по Киеву, перебирает мужиков из интереса к жизни, любви к этому делу, а так же из-за боли, которая не даёт ей покоя. Роман, насыщенный сексом, как бордель, рассказывает об огромной боли, которую героиня и сама автор осознанно или неосознанно испытывает, о боли, которая всегда была и всегда будет, о боли, которую можно диагностировать, но от которой нельзя избавиться. В “Красавице” подкупает тонкий романтизм и печальный, всегда уместный юмор. Мат выглядит совершенно не грубо и напоминает изящную чугунную решётку, будто ограждающую особняк романа. Мужчин Лиза Готфрик искренне любит, слабости наши не осуждает, но и не игнорирует – само название “Красавица” посвящено именно мужчине, постоянному, то возникающему, то пропадающему, нарциссичному возлюбленному героини. В общем, рекомендую, в “Красавице” есть всё: любовь, смерть и неуловимое, почти мистическое ощущение чего-то непонятного и огромного, из чего мы вышли, и куда мы уйдём.

Маркес был настоящим титаном. И очень при этом латиноамериканским. Он никакой мир не описывал, он просто создал свой. Да, с использованием имеющихся материалов, но свой. Мир Маркеса мясной, усыпанный пряностями, залитый кровью и прочими человеческими жидкостями, и при всём этом хрупкий и такой изысканный, какой бывает разве что майская сирень в Москве, которая корнями уходит в навоз, а цветы её распространяют дурманящее, неописуемой прелести благоухание.

Рассказ “Пышка” Мопассана представляет собой изумительную картину человеческих нравов, человеческой натуры и вообще всего человеческого. Мы видим и чванливость, и высокомерие добропорядочных граждан по отношению к проститутке, и желание мужчин воспользоваться её услугами, и их же к ней презрение. Но самое главное, что удалось показать Мопассану это то, что подлинная святость рождается из противоречия, из парадокса, часто сочетания греха и добродетели. Недаром, сам Лютер говорил, что дьявол помогает праведникам снискать корону святости. Короче говоря, обо всём этом, на первый взгляд, занудстве Мопассан сто тридцать лет назад написал, абсолютно современный увлекательный рассказ.

Я поклонник великого графа с косой, Льва Николаевича Толстого. Мне очень понятен его мятежный нрав, его перемены настроения, свойственная ему тяга к крайностям. Сам он говорил в старости, что будь поумнее, не писал бы таких фолиантов, как “Война и мир” и “Анна Каренина”. Отчасти я с ним согласен – в избыточной живописности некоторых литературных произведений тонет истина, но всё-таки “Анна Каренина” местами так хороша, что вполне может сравниться и с майской грозой, и с сентябрьским листопадом, и с февральской метелью, и со всеми остальными временами года, создать которые под силу только Богу.

А ещё от души рекомендую рассказ Толстого “После бала”. Краткая, изысканная, великая вещь.

Понравился роман “Благоволительницы” русскоговорящего американо-француза Джонатана Литтела. В этом увесистом томе много мальчишества, трогательного восхищения униформой и огнестрелом, много злоупотреблений звучной терминологией СС, много прямых заимствований из других книг, в том числе из “Жизнь и судьба” Гроссмана, но всё равно “Благоволительницы” - большое произведение искусства. Впрочем, почитатели Литтелла, в том числе и я, могут ошибаться. Возможно, причина успеха этой книги заключена в том, что никто до сих пор не решался внимательно исследовать деятельность СС на Восточном Фронте, не осмелился сплавить философию Ханны Арендт со сценами из советской прозы, не взял на себя смелость сколотить простую эпопею на одну из самых опасных, трагичных и трепетных тем двадцатого века. Временная ли это книга или на все времена - покажет история.

Горячо люблю последний роман Чарльза Буковски “Макулатура”. Хороший пример абсолютной писательской зрелости, виртуозного обращения с жанром, сочетания мудрости и мастерства и какой-то моцартовской виртуозности. Буковски опередил время - предвосхитил волну интереса к комиксу и нуару (по сути, Буковски, выпустивший роман в 1993 году, предвосхитил всего Тарантино, в том числе и его шедевр “Pulp fiction”, с которым роман “Макулатура” созвучен даже в названии). Одним словом – книга на все времена, сочетающая мощный интеллектуализм с крепкой структурой.

Раз в два-три года непременно возвращаюсь к “Мёртвым душам”. Николая Васильевича в отличие от Фёдора Михайловича именно читаю и с таким наслаждением, будто ем что-то чрезвычайно вкусное, буквально в наслаждении купаюсь. В Гоголе удивляет острота ума и глаза. Гоголь так Россию разглядел, что и теперь всё актуально. К сожалению роман под конец теряет крепость и отчасти красоту. Принято сожалеть об утраченной второй части, но я полагаю, что мы должны доверять автору, который счёл продолжение не удавшимся. Вообще, умение признавать ошибки свойственно истинным гениям.