Me Too

Большинство мужиков уверены, что женщины настолько нуждаются в сексе, что, если их распалить, то они готовы стерпеть все, что угодно. Самое печальное и унизительное состоит в том, что они, как правило, правы. Но только не в данном случае.

Все у тебя получится. Главное, при предъявлении ультиматума не дать слабину. Уж лучше ты будешь выглядеть стервой, чем тряпкой… половой, — продолжала убеждать меня Элька.

Для них сама угроза огласки куда страшней, чем для тебя. Ведь в крайнем случае начнутся шушуканья у тебя за спиной, так ты это переживешь. Во всяком случае, им об этом заявишь, что мол, переживешь. А вот им за такое реальный срок светит, тюрьма, понимаешь? Нет, они сами сбегут из школы, лишь бы никто ничего не узнал.

Теперь они виделись мне мясниками, пусть и голыми снизу, но в длинных мясницких фартуках, измазанных кровью. А себя в этом варианте я ощущала свиной тушей, к которой они заходят с разных сторон, чтобы ловчее разделать. Все это больше походило на начинающийся бред.

По десять раз на дню я бежала в ванную и, встав под обжигающий до боли душ, тщательно, но тщетно терла разные части тела. Словно пыталась стереть с них проникшую буквально в каждую пору грязь. Я понимала, что это мытье превращается в манию, но не могла остановиться. Брезгливость по отношению к самой себе — вот главное мое чувство тех дней.

Себя я ощущала каким-то неодушевленным предметом. Пожалуй, именно что куском мяса. Мяса, чей срок годности уже истек, и оно явственно начинает разлагаться и вонять. Я чувствовала себя грязной — и снаружи, и изнутри.

Видимо, пережитое в сауне потрясение вкупе с выпитым вином возымело свое действие. Я обняла ее и повела наверх.

Наоборот, все изобретал, как ударить тебя побольнее. И испытывал при этом какое-то извращенное удовольствие, как будто ковыряешь до бесконечности пальцем какой-нибудь отвратительный нарыв. Мучаешься, и продолжаешь ковырять

я, хотя уже понимала, что детство только кажется с высоты отделяющих меня от него лет временем полного блаженства, лишь прикидывается таковым. А на самом деле, когда я проживала его день за днем, оно состояло из почти сплошной череды несчастий — то любимая кукла сломалась («оторвали мишке лапу»), то с подружкой навеки поссоришься. Зато тогда было можно забраться к маме, а чаще — к папе, на колени, уткнуться лицом в плечо и, дрожа всем тельцем и захлебываясь безудержным ревом и соплями, поведать о случившемся непоправимом горе. А мама и папа начинали тебя утешать.

ключ, подходящий к множеству дверей», а второе — как раз про меня: «И пустота, благоухая мылом, ползла в нее еще через одно отверстие, знакомящее с миром». Вот эти-то строки я повторяла, как заведенная, давясь слезами.