История России с древнейших времен. Книга II. 1054—1462

для спанья время от бога присуждено — полдень

В северо-восточной летописи вообще в описываемое время, именно с конца XIV века, замечаем важную перемену: годы мироздания перестают считаться с марта и начинают считаться с сентября. Заметим и перемену в веществе рукописей: с XIV века вместо пергамена стали употреблять бумагу, сделанную из хлопчатой, и тряпичную.

Что касается характера Псковских летописей, то рассказ их отличается особенным простодушием; при этом замечаем в Псковских летописцах сильную привязанность к одним и тем же обычным выражениям при описании известных событий. Легко заметить, на каких отношениях сосредоточивается преимущественно участие летописца — на отношениях к немцам ливонским и к Новгороду; мы заметили, что жалоба на непособие от новгородцев служит постоянным припевом псковского летописца.

Мы сами, называемые христиане, правоверные и православные, ведем между собою брани и рати. Случается так: встает правоверный князь на правоверного князя, на брата своего родного или на дядю и от вражды, непокорения и гнева доходит дело до кровопролития. Воины, с обеих сторон православные христиане, ратуют каждый по своем князе, волею и неволею; в схватке секутся без милости: поднимает руку христианин на христианина, кует копье брат на брата, острит меч приятель на приятеля, стрелами стреляет ближний ближнего, сулицею прободает сродник сродника, племенник своего племенника низлагает и правоверный единоверного рассекает, юноша седин старческих не стыдится и раб божий раба божиего не пощадит».

Особенно сильно раздается голос московского летописца при описании Едигеева нашествия, бедствие которого он приписывает неблагоразумной политике молодых бояр. «Подобает нам разуметь, — говорит он, — вследствие чего агаряне так восстали на нас; не явно ли, что за наши грехи наводит их господь бог, да обратимся и покаемся?.. Быть может, некоторым покажется неприятно написанное нами, быть может, найдут неприличным, что мы рассказали события, не очень для нас лестные; но все сказанное нами клонится к тому, чтоб удержать от зла, направить к добру. Мы написали это не в досаду, не в поношение чье-либо, не из зависти к чести честных; мы пишем по примеру начального летословца Киевского, который все события земские не обинуясь показывает; да и первые наши властодержцы без гнева повелевали описывать все, что ни случится доброго или недоброго в земле; хочешь, прочти прилежно того великого Сильвестра Выдубицкого, без украшений писавшего при Владимире Мономахе. Блага временные и вечные приобретаются не гневом и гордостию, но простотою, умилением и смирением. Отцы наши безгневием, простотою и смирением обрели блага настоящего и будущего века и нам предали; мы же, поучаясь их примером, не преминули описать все приключившееся во дни наши, да властодержцы наши прилежно внимают, избирая лучшее; юноши да почитают старцев, и сами одни без опытнейших старцев да не самочинствуют в земском правлении».

Мы видели важнейшие прибавки, которые находятся у переяславского летописца против владимирско-ростовского, в Лаврентьевском сборнике. Большая часть известий буквально сходны; но есть разности и даже противоречия. Резкое противоречие находится в рассказе о борьбе Всеволода III с Рязанью под 1208 годом: в Лаврентьевском и других списках говорится, что Всеволод, взявши Пронск, посадил здесь князем Олега Владимировича, одного из рязанских князей; а у переяславского летописца говорится, что Всеволод посадил в Пронске Давида, муромского князя, и что в следующем году Олег, Глеб, Изяслав Владимировичи и князь Михаил Всеволодович рязанские приходили к Пронску на Давида, говоря: «Разве ему отчина Пронск, а не нам?» Давид послал им сказать: «Братья! я бы сам не набился на Пронск, посадил меня в нем Всеволод, а теперь город ваш, я иду в свою волость». В Пронске сел кир Михаил, Олег же Владимирович умер в Белгороде в том же году. Из двух противоречивых известий в нашем рассказе помещено то, которое находится в большем числе списков; но не знаем, едва ли не справедливее будет предпочесть известие переяславского летописца, ибо трудно предположить, чтоб известие о приходе рязанских князей к Пронску на Давида было выдумано. Под тем же 1208 годом у переяславского летописца находится новое любопытное известие, что Всеволод III посылал воеводу своего Степана Здиловича к Серенску, и город был пожжен. Посылка эта очень вероятна как месть Всеволода черниговским князьям за изгнание сына его Ярослава из Переяславля Южного.

Был ли Епифаний на Афоне и в других православных центрах просвещения или нет, — но он был хорошо знаком с современной ему русской книжностью и в совершенстве усвоил приемы образцовых произведений церковного витийства на славянском языке, переводных или оригинальных, которые стали размножаться в русской письменности с его времени. По житию Стефана можно составить значительный лексикон тех искусственных, чуждых русскому языку по своему грамматическому образованию слов, которые вносила в книжный язык древней Руси южнославянская письменность. Риторические фигуры и всевозможные амплификации рассеяны в житии с утомительным изобилием; автор не любит рассказывать и размышлять просто, но облекает часто одну и ту же мысль в несколько тавтологических оборотов; для характеристики святого он набирает в одном месте 20, в другом 25 эпитетов, и почти все они разные…

Из других писателей житий святых известен троицкий монах Епифаний Премудрый, написавший службу, житие и чудеса св. Сергия и Никона Радонежских, также житие Стефана Пермского.

Чем далее к северо-востоку, тем нравы были грубее: из послания митрополита Ионы к вятскому духовенству узнаем, что в Вятке некоторые брали по пяти, шести, семи и даже по десяти жен, а священники их благословляли и приношения от них принимали в церковь; некоторые жили с женами вовсе без венчания, иные, постригшись в монахи, расстригались и женились.

Вспомним и о страшном поступке последнего смоленского князя, Юрия. Лишенный волости, он жил в Торжке в качестве наместника великокняжеского. Здесь же нашел приют изгнанный с ним вместе князь Семен Мстиславич вяземский. Юрий влюбился в жену Вяземского Ульяну и, не находя в ней взаимности, убил ее мужа, чтоб воспользоваться беззащитным состоянием жены; но Ульяна схватила нож; не попавши в горло насильнику, ранила его в руку и бросилась бежать; но Юрий догнал ее на дворе, изрубил мечом и велел бросить в реку. Но, к чести тогдашнего общества, мы должны привести слова летописца: «И бысть ему в грех и в студ велик и с того побеже к Орде, не терпя горького своего безвременья, срама и бесчестия». Юрий умер в Рязанской земле, где жил у пустынника Петра, плачась о грехах своих.