История Венецианской республики

никто не может тридцать лет пробыть дожем Венеции и не нажить врагов

В конце концов это было не первое отлучение от церкви, которому подвергалась республика: одно было в 1284 году, другое — в 1309, и еще одно — в 1483. Что отличало этот случай от всех предыдущих, так это то, что Венеция специально ограничила свое сопротивление мирскими рамками. В духовном же аспекте она не желала ничего иного, как только оставаться верной дочерью церкви. Если папа настаивал на исключении республики из своей паствы, то не по ее вине; более того, это был его промах. Это было ново: старая проблема, касающаяся того, что принадлежит кесарю, а что — Богу, теперь предстала в новом свете в глазах постреформационной Европы. Таким образом, хотя три предыдущих интердикта не вызвали слишком большого интереса у окружающего мира, но теперешнее противостояние обсуждалось во всех странах христианского Запада. В книгах и памфлетах, на кафедрах и на людных площадях Венецию восторженно защищали или злобно поносили.
Пока полемика набирала силу и становилась все более горячей, Паоло Сарпи оставался в центре внимания, он писал бесчисленные письма, вел дебаты, проповедовал, спорил, старался еще более четко определить границу между небесной стезей церкви и земными путями светских государей.

Наступил неизбежный кризис. Поскольку о капитуляции не шло и речи, республика должна была приготовиться к противостоянию. Но каким оружием сражаться? Время дипломатии прошло; теперь битву нужно было перенести во вражеский лагерь. Павел V, как было хорошо известно, считал себя юристом; и теперь Венеции, чтобы представить, аргументировать и защитить свою правоту перед остальным миром, требовался знаток канонического права, который также был бы богословом, диалектиком, политиком и философом, человеком, глубоко сведущим в церковной истории, и оратором, который мог бы приводить доводы с доходчивостью и безжалостной логикой, поворачивая все аргументы папы против него самого. Сенат не колебался. Он пригласил Паоло Сарпи.

К сожалению, причем как для автора, так и для его читателей, в этом рассказе почти не будет речи о жизни великих личностей. За исключением дожей — и даже они выглядят расплывчато, потому что при достижении верховной власти у них остается немного возможностей выразить себя, — в этой истории немногие предстают людьми из плоти и крови, достойными нашего почитания, ненависти или даже презрения и которым тем не менее было дозволено влиять на развитие событий. Паоло Сарпи как раз был таким человеком; но, как бы ни были мы признательны ему за привнесение толики человеческого тепла на эти страницы, наш долг перед ним — ничто по сравнению с тем, чем ему была обязана Венеция, которую он провел через последний и самый тяжелый религиозный кризис в ее истории.
В то время Сарпи было пятьдесят три года, и с четырнадцати лет он был монахом-сервитом. В молодости он был придворным богословом герцога Мантуанского, а в 1575 году вернулся в Венецию и четыре года спустя его назначают главным поверенным ордена. Уже тогда он был знаменит своей ученостью, которая простиралась далеко за пределы сферы духовного; более того, сам склад его ума был скорее научным, нежели философским. Ему приписывали открытие кровообращения, за четверть века до Гарвея; без сомнения, именно он открыл клапаны в венах. Как оптик, Сарпи заслужил благодарность самого Галилея, который преподавал в Падуанском университете в период между 1592 и 1610 годами и выражал признательность «mio padre е maestro Sarpi» за помощь в создании телескопа.[277]