Внук Персея. Сын хромого Алкея

Выяснилось, что платейцы испокон веков разбрасывают в дубраве мясо. И ждут, кто из священных ворон первой схватит подношение. На какой дуб сядет ворона, тот и рубят, а потом делают из древесины жертвенную статую — чтобы сжечь на празднике.

Тьма на востоке бледнела, выцветала. Небо текло жемчужным вином. Розовоперстая Эос вставала над морем, притихшим в благоговении. Кончиками пальцев заря тронула стайку облаков, что паслись на востоке – и белорунные овцы зарделись, наливаясь глубоким пурпуром. Венец Гелиоса встал над горизонтом.

Дождь бронзовых стрел наискось рассек кроны буков. Лучи закатного Гелиоса терзали скалу, пятнали гранит золотистым багрянцем, превращая в окаменевшего леопарда-исполина.

Под ногами играет ковер из опавшей хвои. Глаз радует темная зелень деревьев – копий, устремленных к небу. Длинные тени расчерчивают землю, меж ними бьют золотые клинки – лучи восходящего Гелиоса. Воздух хочется пить, как пряное вино.

Айнос ниже Олимпа, вспомнил он. Небо выше Олимпа.
Судьба над всеми нами.

Внизу дышало море. Плавясь в небесном горне, закат стекал в воду медью и бронзой, и червонным золотом

разлуки, десять, двадцать — много ли это значит, если обещано: «Я вернусь»? Волны седого Океана, бури тысячи морей — пустяк, если дана клятва, страшней клятвы черным Стиксом: «Я вернусь!»