Роза для Эмили

Они стояли на крыльце, на лужайке и вспоминали мисс Эмили, причем по их рассказам выходило, что мисс Эмили была их ровесницей, и они были уверены, что танцевали с ней и, возможно, даже ухаживали, чудовищно нарушая временную последовательность событий, как это всегда происходит со стариками, для которых прошлое не узкая, убегающая вдаль дорога, а, наоборот, огромная поляна, на которую никогда не опускается зима и которая отделена от них лишь узким бутылочным горлышком последнего десятилетия.

Мы уже знали, что на верхнем этаже была комната, в которую никто не входил вот уже сорок лет и дверь которой придется выломать. Подождав, пока тело мисс Эмили со всеми полагающимися почестями опустят в землю, мы принялись за дело.

Взламывание двери нарушило покой этой комнаты, и ее наполнила поднявшаяся отовсюду пыль. Эта тонкая едкая пелена покрывала здесь все, что только было возможно, и от этого комната, которая была убрана и меблирована, как для новобрачных, казалась похожей на могилу. Пыль лежала на занавесках выцветшего розового балдахина, на розовых абажурах ламп, на туалетном столике, на наборе изящного хрусталя и на мужском туалетном приборе, отделанном серебром, настолько потускневшим, что на нем с трудом можно было разобрать монограмму. Там же лежали, будто их только что сняли, воротничок и галстук, и, после того как их кто-то поднял, они оставили на покрытом пылью столике бледное пятно в форме полумесяца. На стуле висел аккуратно сложенный костюм, под ним - пара туфель и небрежно разбросанные носки.

Сам человек лежал в постели.

Долгое время мы стояли, не двигаясь, глядя на проникновенную бесплотную усмешку, застывшую у него на лице. Положение его тела указывало на то, что он встретил смерть в чьих-то объятиях. Его останки, сгнившие под тем, что когда-то было ночной рубашкой, слились с постелью в одно целое. На мужчине и подушке рядом с ним лежало ровное покрывало многолетней умиротворяющей пыли.

Потом мы заметили, что на второй подушке остался след от головы. Один из нас протянул руку и что-то подобрал, и мы, наклонившись вперед и вдохнув эту сухую, невидимую, тошнотворную и щиплющую ноздри пыль, увидели длинную прядь седых волос стального цвета.

Пришли и старики (некоторые в вычищенных армейских мундирах, в которых они воевали за Конфедерацию) Они стояли на крыльце, на лужайке и вспоминали мисс Эмили, причем по их рассказам выходило, что мисс Эмили была их ровесницей, и они были уверены, что танцевали с ней и, возможно, даже ухаживали, чудовищно нарушая временную последовательность событий, как это всегда происходит со стариками, для которых прошлое не узкая, убегающая вдаль дорога, а, наоборот, огромная поляна, на которую никогда не опускается зима и которая отделена от них лишь узким бутылочным горлышком последнего десятилетия.

И вот она умерла. Заболела в доме, полном пыли и теней, с дряхлым слугой-негром. Мы даже не знали, что она была больна, петому что уже давно потеряли всякую надежду выпытать что-нибудь у негра. Он никогда ни с кем не разговаривал и, наверное, даже с ней самой. Голос его стал хриплым и неприятным, как будто заржавел от долго неупотребления.

Когда мы увидели мисс Эмили в следующий раз, она сильно пополнела, и в волосах у нее появилась седина. В течение нескольких последующих лет волосы мисс Эмили седели все больше и больше, пока ее голова полностью не покрылась сединой безупречного стального цвета. Вплоть до самого дня смерти (а умерла она в семьдесят четыре года) ее волосы сохраняли этот неистовый стальной цвет, свойственный энергичным людям.

"Она выйдет за него замуж". Потом мы чуть-чуть изменили формулировку. "Она все-таки склонит его к женитьбе", потому что Гомер сам несколько раз замечал (а он любил мужское общество и часто выпивал в клубе "Элкс" со своими более молодыми приятелями), что жениться не собирается. Позже мы говорили уже: "Бедняжка Эмили", наблюдая за ними из-за закрытых ставень, когда по воскресеньям они проезжали мимо в пышной коляске: мисс Эмили с гордо поднятой головой и Гомер Бэррон в заломленной набекрень шляпе, с сигаретой в зубах, с поводьями и хлыстом в руке, на которой красовалась желтая перчатка.

На следующий день все мы сказали: "Она покончит с собой", - и добавили, что это будет лучшим для нее выходом.

Аптекарь внимательно посмотрел на нее. Она ответила ему твердым взглядом, такая прямая, с лицом, похожим на полощущийся на ветру флаг.

- Мне нужен яд, - сказала она аптекарю. Ей было уже за тридцать, но у нее по-прежнему была хрупкая фигурка, и выглядела она даже более тонкой, чем обычно. Взгляд ее холодных черных глаз был надменным, а на висках и у глаз на ее лице появились морщинки, отчего оно стало похожим на лицо какого-нибудь смотрителя маяка.

Долгое время она болела. Когда мы снова увидели ее, волосы у нее были коротко острижены, и это делало ее похожей на девочку. Ее печальное, безмятежное лицо смутно напоминало изображения ангелов, красовавшихся в цветных церковных оконцах.