Воспоминания

В годы детства смерть кажется и несправедли­востью, и невозможностью, да и после детства много нужно передумать над ежечасно отверзающимися моги­лами, чтоб убедиться в неминуемости исчезновения жиз­ни

лову, за ней другая, третья, ведь иначе никто не пишет, и люди, обуреваемые постоянным вдохно­вением, редки, Владимир Александрович

Сколько раз Гоголь сердито укорял меня в моей лени!
— Да не пишется что-то, — говорил я.
— А вы все-таки пишите, — отвечал он мне тем осо­бенным своим добродушно-насмешливым тоном, который он принимал часто, говоря с близкими ему людьми, — все-таки пишите; возьмите хорошенькое перышко, хоро­шенько его очините, положите перед собою лист бумаги и начните таким образом: «Мне сегодня что-то не пишет­ся». Напишите это много раз сряду, и вдруг вам придет хорошая мысль в го

саду играла знаменитая роговая музыка, оркестр звучности очаровательной, но мыслимый только при крепостном праве. Он состоял из сорока медных инструментов разных объемов. Каждый инструмент издавал только один звук. Сорок звуков разнородных по трехоктавной лестнице с полутонами, как фортепианные клавиши, допускали модуляции во всех тонах и духовые, как бы воздушные гармонии. Такая

за границей делается она русской, даже чересчур русской, думает только о России, о величии России, о недостатках России

теперь молодежь наша прикидывается глубокомысленною,

Прежде, когда русский молодой человек возвращался из Парижа, он привозил с собой наружность парикмахера, несколько ярких жилетов, несколько пошлых острот, разные несносные ужимки и нестерпимо решительное хвастовство.

когда после рыбы передо мной появился кровя­ной ростбиф, а Жемчужникову опять преподнесли новую котлету, о которой дворецкий возвестил: «Third cotlett», — мною вдруг обуяло какое-то исступление: что есть мочи я ударил об стол кулаком и принялся как сумасшедший кричать: «Редька! Тыква! Кобыла! Репа! Баба! Каша! Каша!» — «Иван Сергеевич! Что с вами? Что это вы?!» — с испугом воскликнул Жемчужников. Он подумал, что я лишился рассудка. «Мочи моей нет! — ответил ему я. — Душит меня здесь, душит!.. Я должен себя русскими сло­вами успокоить!»

Пушкиным были в очень дружеских отноше­ниях и что он особенно ко мне благоволил. Он поощрял мои первые литературные опыты, давал мне советы, читал свои стихи и был чрезвычайно ко мне благосклонен, не­смотря на разность наших лет. Почти каждый день ходи­ли мы гулять по толкучему рынку, покупали там сайки, потом, возвращаясь по Невскому проспекту, предлагали эти сайки светским разряженным щеголям, которые бега­ли от нас с ужасом

Вдруг великий князь почувствовал под своей рукой что-то мягкое, колыхающееся, шелковистое; он быстро обернул­ся; перед ним, вся млея и улыбаясь во весь рот, низко приседала купчиха: августейшая рука вместо К. прогу­ливалась по ее необъятному животу!..