Возвратный тоталитаризм. Том 1

Социальный инфантилизм («выученная беспомощность») проявляется лишь в специфических ситуациях, а именно: при выходе индивида в неизвестную ему, непривычную плоскость отношений (например, общегражданских вопросов внутренней или внешней политики). В таких случаях обычный человек, обыватель попадает в контекст проблем, далеких от его повседневных дел и забот, абстрактных, отвлеченных, неинтересных вопросов (с его точки зрения, то есть не затрагивающих практических интересов благосостояния, социального продвижения), но как бы требующих от него какой-то значимой реакции (которой у него нет). Другими словами, это ситуации, когда от бывшего советского человека ожидается (предполагается) правовое, финансовое или политическое поведение в соответствии с декларируемыми нормами и правилами современных институтов — демократии участия и ответственности, защиты судом прав и достоинства человека и тому подобных институтов, которых нет в его действительности.

Результаты интеллектуальной и духовной работы самых важных групп, держателей специализированных ресурсов знаний, техники мышления, истории не выходят за рамки самих этих групп, не оказывают влияния на программы политических партий и общественных организаций. В итоге массовое сознание довольствуется самыми расхожими стереотипами представлений о социальной реальности или абсорбирует наиболее часто повторяемые клише пропаганды. Их концентрация с течением времени оборачивается прогрессирующей патологией знаний о действительности, о самих себе и других. Накапливающиеся мифы и предрассудки в общественном мнении не просто обедняют картину современных процессов, но и ведут к умственной и моральной деградации, примитивизации общества, внешне выражающейся как архаизация социальных практик, структур власти и взаимодействия с ними населения.

Утверждение своей «правоты» не мыслится отдельно от статуса «жертвы» чужой агрессии, как в 1941 году. Доля ответов: «Россия никогда не была агрессором» — стала особенно заметной после аннексии Крыма: она выросла с 37 % (в 1998 году) до 55 % (в марте 2014 года). Сегодня такая установка доминирует (табл. 35.1).

Настаивание на своем важнее, чем открытое признание действительного положения вещей (при некотором сомнении в своей правоте). Поддерживая великодержавную или имперскую легитимность консервативного режима, русский национализм выполняет и защитную, и компенсаторную функцию, интегрирует население и одновременно — блокирует возможность каких-либо изменений (институциональных реформ). Поэтому «возрождение» России как великой державы является самым эффективным в идеологическом плане основанием системы господства, подобной путинской. После краха СССР абсолютное большинство опрошенных (72–74 %) считали, что Россия утратила статус великой державы. От появления нового лидера, который должен был сменить вызывавшего общее раздражение Ельцина, население ожидало решения двух главных задач: выхода из экономического кризиса, улучшения материального положения и восстановления международного авторитета России как великой державы. Его возвращение должно было быть главной задачей государственной политики, внешней в первую очередь. С большим трудом, только резко ограничив свободу информации, путинскому режиму удалось убедить общество в том, что эта вторая проблема решена. Еще в 2011 году общественное мнение колебалось относительно того, вернула ли Россия свой статус великой державы или нет (мнения разделились ровно пополам: 47 на 47 %), но после аннексии Крыма сомнения исчезли (63–68 % россиян почти сразу признали свою страну «великой»).

Подсознательно российское общество сознает свою ущербность и неправый характер политики государства, но эксплицировать эти обстоятельства может только в виде обратных «проекций» точки зрения «другого» на себя. Так, на вопрос: «Как изменилось отношение к России и к русским за последние полгода за рубежом?», лишь 21 % в общей сложности указали на изменения к лучшему («Нас стали больше любить, уважать, понимать» и т. п.), основная же масса опрошенных — в сумме 64 % — отвечали: «Нас стали больше бояться, ненавидеть и презирать» (13 % считают, что за этот период ничего не произошло, остальные затруднились с ответом). Отсюда, в соответствии с логикой социально-психологических механизмов работы с травмой, лучшей защитой от чувства собственной ущербности, сознания неполноценности становится либо игнорирование Запада, вытеснение из горизонта значимых оценок, либо его «опускание», наделение «Запада» всеми негативными характеристиками, включая и вечную, метафизически обусловленную враждебность к России (что, по сути, освобождает общество от гнета собственной аморальности, отсталости и «рабства»)62.

сохранение социального целого (при такой модели организации взаимоотношений зависимого общества и авторитарной власти) возможно лишь ценой резкого упрощения структуры социума и архаизации его институтов.

ной и милитаристской риторики способствовала восстановлению и подъему снижающегося рейтинга Путина (риc. 8.1). Первая всплеск антиамериканизма (весна 2003 года, война в Ираке) не дала устойчивого результата, более действенным была «маленькая» война с Грузией, вызвшая взлет популярности Путина до 87 %, но и этот эффект довольно быстро закончился на фоне общего экономического кризиса 2008–2009 годов. В отличие от них крымская эпопея, радикально изменившая характер работы с массовым сознанием, оказала продолжительное и сильное воздействие, закончившееся только к 2018 году, с пенсионной реформой.

Антиукраинская политика Путина всего за 2 месяца полностью изменила атмосферу в российском обществе. Искусственно созданная пропагандой атмосфера чрезвычайности подняла примитивные механизмы массовой консолидации. Обвинения украинцев в «фашизме», геноциде русских получали убедительность, только если они связывались с мифами, символами и языком советской эпохи. Такая быстрая реанимация советских идеологических клише и структур сознания заставляет думать о незавершенности процессов распада СССР или инерции коммунистического прошлого. В этом плане их можно и нужно рассматривать как резидуумы тоталитарных институтов, с одной стороны, и сопряженного с ними опыта приспособления к репрессивному государству, с другой.

Настойчиво навязывая обществу идеологию патриотизма, свободного от памяти о сталинизме, от травмы тоталитаризма, сознательно играя на комплексах потерпевших поражение в холодной войне, Путин («коллективный Путин») одновременно выдавливал из политического процесса оппозицию, уничтожал независимую экспертизу, сужая тем самым пространство публичности. Это имело и свою обратную сторону: общество, лишенное авторитетных голосов и моральных ориентиров, но раздраженное химерами утраченного величия империи, отозвалось подъемом темного, ущемленного национализма, весьма критически настроенного по отношению к действующей власти. Именно националисты постоянно акцентировали внимание на старательно замалчиваемых темах и социальных проблемах — от коррупции высшей власти, депутатов, судебной системы и правоохранительных органов до клановой приватизации. Первые успехи А. Навального обязаны были именно этой стратегии — сочетанию критики коррупции с защитой «этнического большинства». Националисты первыми в декабре 2010 года вышли на московские улицы перед Кремлем в знак протеста против продажной полиции и несправедливости суда.
Поэтому события в Киеве, протестный Майдан и национально-демократический характер восстания против коррумпированного режима Януковича представляли собой серьезную опасность для режима Путина. Сходство, если не тождество обоих режимов лежало на поверхности, а сам успех сторонников Майдана давал пример российской оппозиции

Формирование «общества потребления» усиливало контраст между образом настоящего, то есть статусом России как второсортной региональной державы (сохранившей лишь признаки авторитета и силы, в первую очередь — владение ядерным оружием), и образом героического и великого прошлого, в котором сегодня начинают сливаться СССР с дореволюционной империей. Этот разрыв ценностных уровней коллективных представлений никак не восполнялся вплоть до самого последнего времени. И именно на этот массовый запрос и отзывался со своей традиционалистской демагогией Путин, заявляя о том, что распад СССР был величайшей геополитической катастрофой ХХ века. Для того чтобы вернуть россиянам чувство гордости за свою страну, он призывал опираться лишь на фантомные «традиционные ценности России» и сопротивляться разлагающему влиянию Запада, поскольку либерализм, права человека, демократия, правовое государство и тому подобное являются не более чем лицемерной риторикой, рассчитанной на легковерие простаков. «Реализм» в этой системе координат российского руководства — синоним военной и полицейской силы («слабых бьют»). Поэтому «подлинные традиции» и интересы России, как уговаривала людей пропаганда, заключаются в централизованном государстве, мощной армии, ядерном оружии и патриотизме граждан.