Банк

— Расскажите, зачем вы сюда пришли! Почему вы против стройки? — звонко потребовала она, подставляя Олегу Платоновичу под нос покрытый нечистым поролоном микрофон.

Олег Платонович смущенно мычал что-то про хорошую погоду, про недопустимость раскопок на месте скотомогильников и смотрел мимо камеры. Журналистка поняла, что ему надо помочь:

— Вы, наверное, хотите, чтобы монастырь восстановили, передали церкви, чтобы… — Она огляделась и увидела необитаемый интернат. — Чтобы эту красивую усадьбу отреставрировали?

— Нет, ну что вы, — Олег Платонович посмотрел на нее с удивлением. — Я хочу, чтобы все оставили как есть

наш город — живой. Что все здесь живет и дышит, и на земле, и под землей, и над ней. И чем ближе к центру, к сердцевине, тем город старше и умнее. Каждое дерево здесь видело столько, сколько не всякий человек за свою жизнь увидит, каждый дом принимал в этот мир и провожал в иной несколько поколений, со всеми их мыслями, чувствами и сложными взаимоотношениями, а потому у всех центральных домов, деревьев и дворов есть душа. И лицо есть, его вытачивает время, и если где кирпич посыпался или трава на крыше проросла — это лицо проступает. Те, кто давно тут живет, все это чувствуют, а люди пришлые, хваткие не видят в упор, бьют город прямо по древнему лицу, вынимают из него душу. А на разверстые раны ставят новое, мертвое. И если так продолжится и дальше, то однажды все мы проснемся в чужом городе. Будем ходить по улицам со знакомыми названиями и плакать, не узнавая их.

Мы люди робкие, Барсик, — отвечал ему Рем Наумович. Он всех своих котов называл Барсиками. — Мы люди интеллигентные. Куда нам против них