Песнь об Ахилле

Он повернулся во сне, и с ним словно повернулся воздух, принеся сладковато-молочный запах его тела. Вот этого мне будет не хватать, подумал я. Я скорей покончу с собой, чем лишусь этого, подумал я.

Хирон сказал как-то, что нации — самое глупое из людских изобретений. «Не может один человек быть важнее другого, откуда бы он ни был родом».
«А что если он твой друг? — спросил его Ахилл, пнув стену пещеры из розового кварца. — Или твой брат. Следует ли обращаться с ним так же, как и с чужестранцем?»
«Ты задал вопрос из тех, в которых нет согласия и среди мудрецов, — молвил Хирон. — Наверное, такой человек важнее, для тебя. Но чужестранец также чей-то друг или брат. Так чья же жизнь более важна?»

Защита ее мне не нужна. Я не собирался жить после того, как его не станет.

Волосы медово отблескивают в солнечных лучах, и в них мерцает золото — тонкий венец царевича.

Кроме этого, моя тогдашняя жизнь вспоминается лишь урывками - отец, сурово хмурящийся на троне, затейливо вырезанная игрушечная лошадка, которая мне нравится, моя мать на берегу, глядящая на Эгейское море. В этом последнем воспоминании я швыряю для нее камешки, они прыгают, - "плюх-плюх-плюх", - по глади моря. Ей, кажется, нравится смотреть, как рябь рассасывается, возвращаясь в морскую гладь. А может, ей нравится само море

Назови героя, который был бы счастлив.
Я задумался. Геракл обезумел и убил свою семью; Тезей лишился невесты и отца; дети и новобрачная жена Язона были убиты прежней; Беллерофонт убил Химеру, но падение со спины Пегаса изувечило его.
— Не сможешь. — Он сидел теперь прямо, подавшись вперед.
— Не смогу.
— Знаю. Невозможно быть разом прославленным и счастливым. — Он поднял бровь. — Открою тебе тайну.
— Открой, — таким я его любил.
— Я собираюсь стать первым, — он взял мою руку и прижался своей ладонью к моей. — Клянись в том.
— Почему вдруг я?
— Потому что это из-за тебя. Клянись.
— Клянусь в том, — сказал я, теряясь в пылании его щек, в пламени его глаз.
— Клянусь в том, — эхом повторил он.

Кровь из ран, которые она ему нанесла, смешалась со следом утраченной девственности на ее бедрах. Ее сопротивление было теперь бесполезно — лишение ее девственности было равно брачным узам.

Твой сын еще не мужчина, — голос Тиндарея, казалось, доносился издалека. Я его едва слышал.
— И не надо. Я сам достаточно мужчина, чтоб потрудиться за нас обоих

Глаза Ахилла вспыхивали огоньками костра, темные тени резче обозначили черты лица. Я бы узнал его и во тьме, и под любой личиной. Я бы узнал его даже сквозь безумие.

Я надеялся, ты придешь, — сказал он.