Эти несерьезные, несерьезные фильмы

Чего бы мне хотелось сейчас, после того, как я поставил 11 кинокомедий и написал с Брагинским 4 повести и 4 пьесы?

Чтобы мы писали как можно смешнее. А фильмы снимали как можно серьезнее, как можно грустнее…

Чтобы каждая сцена разыгрывалась актерами, как кусок жизни, а смех в зрительном зале возникал бы сам, рождаясь из жизненных ситуаций, из реальных характеров. Я не люблю юмора надуманного, репризного, который является самоцелью.

Мне хочется, чтобы комедии, которые я буду делать, воспринимались бы, как сама жизнь, как живое ее течение.

произведение искусства обязано быть и интересным, и занимательным, и серьезным, и новаторским одновременно. Здесь нет никакого внутреннего противоречия. В кино это особенно важно. У кинематографиста нет спасительных утешающих иллюзий, что его произведение некогда, пусть и не скоро, будет признано, как это произошло, например, с Ван Гогом, чьи полотна завоевали славу после смерти художника. У кинематографиста нет надежды на вторую жизнь его создания, надежды, которая всегда остается и у писателя. Книга стоит на полке, ее можно взять в библиотеке – вот она и живет. Кино же, в силу своей связи с техникой, с системой проката и еще множества причин, быстро стареет. Посмотрели его пятьдесят миллионов зрителей, вот фильм и живет в сознании людей, в сознании поколения. А через двадцать, тридцать, пятьдесят лет картина заинтересует только в том случае, если люди и их судьбы, показанные в фильме, окажутся небезразличными новому поколению. Короче говоря, если это будет фильм про человека. Если же твой фильм не заинтересовал современников, если его увидело малое число зрителей, он умер навсегда, не принеся никакой пользы

Я приверженец сюжетной драматургии, в которой присутствуют событийная интрига, фабула, характеры. Это, в равной степени, относится и к кинематографу, и к театру. Мне кажется глупым отрицать в драматическом произведении сюжет, как это было модно несколько лет назад. Человечество за века выработало определенные средства воздействия на зрителя и читателя. Сбрасывать их со счетов, не заменяя ничем другим, бессмысленно. Я подозреваю, что дедраматизацию изобрели те писатели, которые не в состоянии придумать сюжет. Недаром бессюжетное кино, родившееся на наших глазах и несколько лет господствовавшее на экране, уже умерло, не оставив после себя сколько-нибудь значительных произведений.

Это не значит, что я отрицаю новаторство и являюсь врагом «разрушительных» теорий, вступающих в борьбу с окостеневшей традицией, со штампом, с отжившим искусством. Однако всякая разрушительная теория временна. Польза ее заключается в том, что она возвращает нас к традиции в новом качестве. Когда же разрушительные теории становятся главенствующими, в искусстве воцаряется скука