Канта Ибрагимов

осле этого Кесирт, приподняв платье и обнажив свои стройные, чуть полноватые ноги, перешла речку и углубилась в чащу на противоположном берегу. Цанка пошел рвать молодую траву на прокорм коня.

Кесирт собрала полный подол платья уже стареющей черемши. Шла обратно, улыбалась, знала, что Цанка глазами поедает чуть обнаженные ее ноги, получала от этого какое-то чисто женское наслаждение.

легко поддалась, прильнула к его телу, часто, тяжело дыша в грудь, руками упираясь в его худые ребра. Цанка за плечи легонько обнимал ее, наклонив голову, вдыхал запах ее тела, ее волос. Как он был счастлив! Кто бы мог знать, какое блаженство он испытывал от всего этого!

В полном оцепенении Цанка раздвинул бурку, вытянул руки, оголил тело и застыл как изваяние. Кесирт сразу же увидела жаждущую мужскую плоть, вскрикнула «ой», закрыла рот ладонью. Мокрая одежда глухо плюхнулась на камни. Так они, застыв, еще стояли мгновения. Глаза Кесирт расширились, заблестели в свете луны, она попыталась сделать шаг назад и в это время Цанка рванулся к ней, с силой и страстью обхватил ее своими длинными руками сзади за шею и талию, прижал к себе, что-то говорил, облизывал, целовал все лицо, шею, неумело лез впервые к женским губам.

Кесирт страстно сопротивлялась, не кричала, а сжимала и отводила в сторону от большого, страстного рта свои губы. Упиралась парню в грудь, била по лицу, вцепилась в курчавые волосы. Наконец, они споткнулись и Кесирт упала спиной прямо на камни, подминаемая тяжестью мужского тела. Она закричала от боли… расслабилась.

На земле, в положении лежа, Цанка совсем потерял голову, вконец озверел. Одной рукой он залез глубоко под платье, почувствовал влагу и пот женского тела, коснулся жестких волос, а ртом он сумел впиться в ее пухлые губы… Этого всего оказалось более чем достаточно. Щедрая молодая страсть не выдержала и хлынула наружу, он стонал, придавливал всем телом женщину, и под конец весь напрягся в напряжении, и в следующее мгновение сник, безвольно распластался на мягком теле, тяжело дышал слюнявым ртом ей в ухо.

Тогда Кесирт резким движением скинула его клейкое от пота тело, вскочила, пнула в его бок ногой, прыгнула в воду и стала смывать с платья обильную слизь.

Выйдя из воды, взяла свои чувяки и косынку, пошла к телеге, бросив Цанке:

— Не мужчина. Скотина, свинья поганая.

Свернувшись в клубок, рыдая, она заснула на телеге. Цанка еще долго сидел у реки опустошенный, рабитый, испытывая отвращение и к себе, и к Кесирт, и ко всему миру.

После, окончательно, прозябнув, он встал, накинул бурку, поднял с камней мокрую одежду. Воровато, краем глаза поглядывая на луну, пошел к костру, в тень старой ольхи. Машинально, как во сне, возился вокруг потухшего костра, разжигая его вновь, развешивал свою одежду, проклинал себя, от стыда не мог найти покоя, не знал как искупить вину, как повернуть время вспять.

У воды заметила на своем платке иссохшие, размазанные, бледные следы ночного деяния молодого мужчины. Долго, нагнув голову, смотрела, потом поднесла платок к лицу, жадно вдыхала этот позабытый, желанный запах.

— Да, Кесирт красива — сучка! Полжизни отдал, чтобы с ней ночь провести.

— Да что ей искать, небось трахается потихоньку. Что ей терять — жеро, есть жеро.

ночь была совсем иная. Они будто бы знали, что их счастье невечно. До утра истязали друг друга.

В эту ночь Цанка был не нецелованным юношей, а неистовым мужчиной: его страсть неиссякала всю ночь. Подминал под собой красивое тело любимой, никак не мог насладиться. Был то нежен, то свиреп. Ласкал ее до опьянения, и насиловал до крика.

— Из-за твоего блудного поведения — нет совести у меня обратиться за помощью к людям, — кричала она дочери. — Что нам теперь делать, где найти угол?… Вот что наделала ты своей задницей…

— Слушай, соседка. Они будто с ума сошли… Я такого даже не слышала… Всю ночь ласкаются. Это просто кошмар… А какие он слова говорит, что греха таить, даже я, старуха, давно это позабыла, а вздрагиваю, дурь в голову лезет.

А я живу, мне деваться некуда… Боюсь вспугнуть, на цыпочках даже днем хожу.

— Да это что, вот мой был — еще похлеще… Цанка — что жердь ходячая, а мой богатырь был… Да-а, через месяц все пройдет. Будешь спать спокойно.

… Встретились две старушки глубокой осенью у колодца. — Ну как, Авраби, спишь спокойно? — смеялась подружка.

— Ой, соседка, не говори… Ночи длинные стали… До сих пор — как в первый раз играют… А смеются по ночам — даже не пойму с чего… Утром снова скрипят… И все с шутками, да со смехом, без надрыва.

— Неужели любовь такая?

— Ой, мне даже совестно… Какие слова они друг другу говорят, как ласкают… Я такого даже представить не могу… Да это что, а днем какие они обходительные… Честно говоря, повезло ему с женой этой — умная, терпеливая она женщина!

— Да, хлебнула она горя… Теперь держится за корыто… Так неужели не врешь — до сих пор играются каждую ночь?

— А что мне врать тебе… Ты знаешь, они и меня завели — лет двадцать скинула… Мне бы сейчас мужика в руки, я бы ему тоже до утра спать де дала…

— Ой, где ты такого мужика найдешь? Видимо сын Алдума — ненормальный.

— Нет, дорогая… Это уметь надо, это — искусство, мастерство.

— Видимо сучка Хаза научила дочь?

— Да нет, это видно у нее от Бога. А если честно, любит она его, дорожит им… Как она его ласкает?! Все в его удовольствие делает.

— Еще бы, а то убежит к другой.

— А он и там иногда ночует.