Ольга Корческая

Утверждение, что классовая теория Маркса вносит раскол в общество, изначально заостряло внимание на подчинении устремлений сельских тружеников интересам промышленного пролетариата. С точки зрения анархистов Европы, а также Центральной и Южной Америки, где нормой были огромные поместья, контролируемые землевладельческой элитой, марксизм не только игнорировал тяжелейшее положение сельской бедноты, но и обходил вниманием острую проблему землевладения как отвлекающего от реальной революционной политики фактора. По словам делегата от Мексиканской конфедерации труда на той же лондонской конференции, «социальный вопрос в Мексике — это аграрный вопрос, так же как в Ирландии и России» [214]. Обеспокоенные тем, что игнорирование нужд крестьян поощряет высокомерие городского пролетариата, европейские анархисты, такие как Реклю, особо подчеркивали, что в революционные проекты вовлечены обе группы рабочих. Сельские труженики — это не мужичье, не реакционеры, не холопы и не часть «идиотизма деревенской жизни», как считал Маркс [215].

Ландауэр настаивал на том, что угнетенные составляли гораздо более широкую группу, чем та, которую включала концепция Маркса. Анализируя городские условия и изменения, произошедшие в капиталистическом обществе в конце XIX века, он отмечал, что появились совершенно новые категории рабочих: сотрудники розничных магазинов, проектировщики, технические специалисты, разнообразные мелкие чиновники, профсоюзные и партийные работники. Те, кто входил в эти группы, не были пролетариями, однако же зависели от потребителей товаров и услуг и «с психологической точки зрения» не без оснований относились к категории рабов [218]. По мнению Ландауэра, угнетенные — это обширная масса рабочих, не заинтересованных в поддержании капитализма: те, кому постоянно грозят безработица, обнищание в старости, производственные травмы и болезни, те, кому ограничен доступ к товарам повседневного спроса, средствам духовного и культурного развития. В их число входили «малообеспеченные писатели и художники, врачи, военные», а также промышленные рабочие. А поскольку капитализм подразумевал нестабильность и постоянную миграцию между социальными группами, эту массу также составляли «бездельники, бродяги, сутенеры, мошенники и закоренелые преступники» — те самые люмпены, о которых говорила мисс Лекомпт [219].
Чтобы подчеркнуть опасность обобщения, присущего марксистскому анализу классовой структуры, Ландауэр сравнил подход Маркса к классу с апеллированием националистов к нации: оно было призвано навязать единый, неизменный образ жизни разным сообществам. Такой подход был в корне неверным, поскольку не учитывал многокомпонентность человеческого общества. По сути, оно всегда представляло собой «общество, состоящее из обществ; лигу, состоящую из множества лиг; содружество, состоящее из множества содружеств; республику, состоящую из множества республик» [220]. Марксистская теория классовой борьбы исключала многообразие пролетариата, не говоря уже о всей массе угнетенных. Втягивая рабочих в соглашательские союзы политических партий, их призывали жертвовать своими интересами во благо пролетариата, заниматься революцией, но при этом воспитывали в них конформизм. Ведь, несмотря на статус революционеров, которым их наделил марксизм, в официальных профсоюзах рабочим было выгоднее поддерживать систему и манипулировать ею в своих собственных целях, чем разрушать ее. Отсюда следовал вывод, что марксистский курс на классовую борьбу делает несостоятельной социалистическую концепцию развития. Одержимый идеей установить контроль над средствами производства, Маркс не учитывал опасности загрязнений от промышленного производства, вызываемую рутинным трудом апатию и структурные воздействия капиталистических технологий. Анархисты хотели унаследовать землю, а не тот унылый и грязный мир, который сулил марксистский коммунизм в результате смены общественного строя.

Спустя 100 лет британская анархистская группа «Классовая война» (Class War) опубликовала доклад о классах, в котором в качестве главных определяющих факторов использовались социальный статус и ценность. Как и в схеме, предложенной Малатестой, в нем допускалась возможность преодоления классовых барьеров, но сами классовые преимущества закреплялись не только за профессиональной принадлежностью, но и за социальными взглядами. В отличие от среднего класса, рабочий класс рассчитывает исключительно на собственную силу для обеспечения своего благополучия. Средний класс имеет обусловленные образованием преимущества, поэтому является частью существующей системы. Поскольку у среднего класса уровень образования выше, то и питание у него полноценнее, здоровье лучше и он более уверен в своих силах. Все это означает, что его можно «купить» способами, которыми не купишь рабочих. Средний класс сам не порождает социальную несправедливость, но при этом все равно остается врагом рабочего класса. Различные «неженки» из альтернативного среднего класса — «хиппи», «городские позеры» и прочие «бунтари без причины» — критикуют несправедливость капитализма, однако этот протест осуществляется с безопасных позиций и скорее поддерживает капитализм, нежели угрожает ему. Всевозможные узконаправленные кампании — за мир, экологию, феминизм и права животных — несут в себе явный признак классового преимущества. Это не те вопросы, которые волнуют рабочий класс, поскольку перед ним неизбежно «стоят… насущные проблемы: как получить работу или не потерять ее, как добиться повышения зарплаты, как найти жилье и в целом постараться получить максимум от жизни в довольно неприятном обществе, которое они не создавали» [222].