Иероним Ясинский

Бывают в жизни должности, которые, независимо от получаемого за них более существенного вознаграждения, приобретают особую ценность и достоинство, смотря по сопряженным с ними фракам и жилетам. У фельдмаршала есть мундир, у епископа — шелковая эпитрахиль, у судьи — шелковая мантия, у приходского сторожа — треугольная шляпа. Отнимите у епископа шелковую эпитрахиль или у приходского сторожа его треуголку и галуны — в кого они тогда обратиться? В людей, в обыкновенных людей. Достоинство и даже святость иногда являются в большей степени вопросом лишь фрака и жилета, чем это многие предполагают.

— В такой маленькой общине, как наша, друг мой, — продолжал Феджин, считая необходимым выставить это положение, — мы все составляем совместную единицу. Другими словами, вы не можете считать себя нумером первым, не считая в то же время нумером первым и меня и всех своих молодых товарищей.

— Какой чорт заставлял вас так долго медлить под дождем?— спросил Монкс, оборачиваясь к Бемблю и задвинув предварительно засов двери.

— Мы... мы хотели немного освежиться, — пробормотал мистер Бембль, со страхом осматриваясь.

— Освежиться!— повторил Монкс.— Да весь дождь, какой когда либо выпадал, и выпадет еще, не расхолодит того адского огня, который человек способен носить в себе.

— На коленях благодарите Небо, дорогая леди, — вскричала Нанси:— что у вас были друзья, которые о вас позаботились в детстве, что вы никогда не были среди голода и холода, среди разгула и пьянства и... и... и самого худшего — как я была от самой своей колыбели. Да, моей колыбелью были улицы и вертепы — они же будут мне и смертным ложем.

Я не хочу сказать, что в нашей власти дать вам спокойствие души и сердца, потому что это явится лишь тогда, когда вы сами станете искать этого.

знаю, как равнодушие уступило место неприязни, неприязнь — ненависти, ненависть — отвращению, пока они наконец не порвали связи окончательно и не поселились далеко друг от друга, каждый нося с собой мучительный обрывок цепи, расковать которую могла лишь смерть, и которую они должны были скрывать в новом общественном кругу, под маской напускного веселья.

Будь это повесть о сплошной радости и счастье, мне пришлось бы говорить очень недолго

Покровители и власть имущие, влиятельные родственники и сановники, которые прежде встречали меня улыбками, теперь смотрят на меня с холодностью, Но зато улыбаются поля и манят ветвями деревья в одном из самых процветающих графств Англии

Мы живем в мире разочарований; часто разбиваются те наши надежды, которыми мы больше всего дорожим и которые больше всего возвеличивают нашу душу.

Я сказал, что они были истинно счастливы, а без горячей любви и доброты сердца, без чувства благодарности к тому Существу, закон которого — сострадание, и великий символ которого — милосердие ко всему, что дышит, — без этого счастье недостижимо.