Дмитрий Набоков

опрятных шелковых носков в стрелку, скромных оттенков, которые держались подвязками на его обтянутых бумазеей икрах.

занялся приятным делом пнинизации своего нового жилища.

он был у них не столько квартирант, сколько что-то вроде домового.

обнаруживал тут наследственную склонность к безоглядному идеализму

они сидели на лавках и спорили о писателях-эмигрантах — Бунине, Алданове, Сирине;

Они обнялись с радостным, теплым урчанием.

намазанные маслом ломтики французской булки кругом горшочка со свежей глянцевито-серой икрой и вымыть три крупные виноградные грозди. Имелась также большая тарелка тонко нарезанного холодного мяса, настоящий немецкий пумперникель и блюдо совершенно особенного винегрета, в котором креветки водили компанию с пикулями и горошком

Его любили не за какие-то его особенные качества, но более за его незабываемые отступления, когда он снимал очки, улыбаясь прошлому и одновременно протирая стекла настоящего.

и ты можешь шалить сколько хочешь, и даже можешь делать с кукольным Папой все, что тебе вздумается, если полагаешь, что он бьет куклу-Маму в своей спаленке, когда у них там гаснет свет.

Странность! – сказал Пнин. – Превратности славы! В России, я помню, все – и маленькие дети, и полнозрелые люди, и врачи, и адвокаты, – все читали его и перечитывали. Это не есть его лучшая книга, но о'кей, о'кей, я буду ее брать.