Пол Линч

Айлиш смотрит на него, и ей становится страшно, она пытается увидеть то, что спрятано за лицом, что меняется внутри, увидеть его личность как пламя, которое дышит во тьме, никогда не затухающее, бушующее пламя, ныне ставшее тонкой свечой. Он есть, и его нет

Жаль, что ты не хочешь ко мне прислушаться, говорит Айне, история — это безмолвная летопись людей, которые вовремя не поняли, что пора уносить ноги.

Она просыпается от звуков войны, словно пришествия грозного божества, от грохочущей ярости, заставляющей сердце стучать чаще, не может найти выключатель, рука шарит вслепую, оказывается, выключатель завалился за тумбочку. За окном ничего не видать, только одинокая чайка на краю дымохода переливается в голубоватом свете утра, да моросит дождь. Все собаки в округе заливаются лаем

Айлиш закрывает глаза, видя, как ее уносит во тьму, она становится пассажиркой собственной жизни, ее настоящее в этом фургоне, и больше нет ничего, настоящее возникает из прошлого, а будущего не существует, будущее отступает в тишину мертвых идей, и все же Айлиш пытается уцепиться хоть за что-нибудь, выманить будущее из небытия, нарушить его молчание, выстраивая логику событий, подставляя как можно больше переменных.

Айлиш видит, что ее дети рождены в мир преданности и любви, но обречены жить в мире, где царит страх, и хочет, чтобы этому миру пришел конец, чтобы он был разрушен, и смотрит на свое дитя, невинного ребенка, и видит, как далеко отпала от истинной себя, и ужас охватывает ее, и из ужаса рождается жалость, из жалости — любовь, и мир снова спасается любовью, и мир никогда не кончается, какое тщеславие думать, будто миру внезапно придет конец, пока ты жив, конец придет твоей жизни, и только ей, а песнь, что поют пророки, вечно одна и та же, пришествие меча, мир, поглощенный пламенем, и в полдень солнце уходит под землю, и мир погружается во тьму, и божество, вещающее устами пророка, изливает ярость на зло, что будет изгнано с глаз долой, и пророк поет не о конце мира, а о том, что было сделано и будет сделано и что сделается с одним, но не с другими, и мир снова и снова кончается в одном месте, но не в другом, и конец света — событие местного значения, конец света приходит в вашу страну, навещает ваш город, стучится в вашу дверь, но для других он всего лишь смутное предостережение, строка в новостях, эхо событий, вошедших в фольклор

Называешь себя ученой, а сама веришь в права, которых попросту нет, права, о которых ты говоришь, их существование недоказуемо, это фикция, и только государство в соответствии со своими потребностями решает, во что следует верить или не верить, ты же не можешь этого не понимать?

Рано или поздно боль пересиливает страх, и, когда страх исчезнет, режиму придется уйти.

Старые воспоминания шуршат мокрыми листьями,

хрупкие косточки выпирают сквозь бумажную кожу рук.

Мы оба ученые, Айлиш, мы принадлежим традиции, но традиция — это то, о чем все давно договорились: ученые, учителя, институции, — и, заполучив институции, ты получаешь власть над фактами, ты можешь менять структуру ценностей, менять прежние договоренности, и да, они делают именно это.