Морис Дрюон

Человек боится смерти, когда думает о ней, и в то же время любит смерть, не замечая ее в своих поступках, которые неумолимо ведут его к собственному неизбежному разрушению.

о им нужны были жертвы, и они набросились на евреев. Тут жители города, приветствуя кровавые погромы, стали брататься с пастухами. Были разгромлены гетто Лектура, Овилара, Кастельсарразена, Альби, Оша, Тулузы; в одном месте сто пятнадцать трупов, в другом — сто двадцать два... Не было города в Лангедоке, где обошлось бы без погрома. Евреи Вердена-сюр-Гаронн сначала бросали в фанатиков, словно метательные снаряды, своих собственных детей, а затем перерезали друг друга, чтобы не попасть в руки одержимых.

Нередко случается, что, когда говорят о молнии, небо отвечает громом, а человек, о котором злословят, неожиданно переступает порог. Можно подумать, что события с умыслом подстерегают нас.

Но не стоило входить ради меня в такие расходы.

Фамильное достояние, накопленное богатство и все прочие дары фортуны, – писал он, – играют ничтожно малую роль в совокупности моральных качеств и в достохвальных деяниях человеческих

Зато каждый есть детище собственных своих деяний и личных заслуг, и не имеет значения, откуда мы пришли, если мы даже знаем, от кого мы произошли...»

лишь разнузданные аппетиты людей и их способ действия заставляют нас предпочесть наследственное право выборному»

Толпы, ассамблеи, даже ограниченные группы избирателей ошибаются так же часто, как ошибается природа; Провидение так или иначе скуповато на величие.

«Чем меньше произносишь слов, тем меньше их будут повторять и тем меньше искажать их смысл».

между обществом 1910 года и обществом 1920 года легла более глубокая, более непроходимая пропасть, нежели между обществом 1820 го­да и обществом 1910 года. С Парижем произошло то, что происхо­дит с людьми, о которых говорят: «Он в одну неделю постарел на десять лет». За четыре года войны Франция состарилась на целый век; возможно, то был последний век великой цивилизации, вот почему ненасытная жажда жизни, отличавшая в те годы Париж, напоминала лихорадочное возбуждение чахоточного.