Владимир Пяст

имейте уважение к сыровидному моему мозгу, который питает вас этими милыми пустячками, и, сколько можете, поддерживайте мое веселое настроение.

Разум обманывает, чувства лгут!

Команда судна фонарийцев доставила связанного кита на землю, на ближайший остров, называемый Фаруш, чтобы его анатомировать и собрать почечный жир, который считался чрезвычайно полезным и даже необходимым для лечения некоей болезни, именовавшейся ими «безденежьем».

«Пока нам рассказывали эту историю, – пишет Раблэ, – пришло известие, что старуха обманула черта и выиграла поле в свою пользу».
Сделала она это так. Когда черт пришел на состязание, в доме земледельца он не нашел хозяина, а только лежавшую и стонавшую жену последнего. На расспросы черта о причинах этого она сказала ему, что, готовясь к состязанию, муж сделал пробу на ней, царапнув ее ногтем мизинца разок между ног, да и разодрал ее всю. Черту посоветовала она спасаться, покуда цел, от такого противника. И с этими словами обнажила себя до подбородка, подобно персиянкам, которые сделали это перед своими детьми, бежавшими с поля брани. Увидев, что она разодрана, черт громким голосом призвал на помощь всех демонов и чудовищ женского рода и заявил о том, что он бежит, предоставляя поле во владение хозяевам.
«Выслушав катастрофу и конец истории, – продолжает Раблэ, – мы удалились на свой корабль. Дольше тут не оставались. Пантагрюэль положил в церковную кружку восемнадцать тысяч золотых из сострадания к нищете народа и бедствиям, постигшим эти места».

Только одно довольно крупное слово, когда брат Жан согрел его в своих руках, издало звук в роде как каштан, когда его бросить, не надрезав, на жаровню, и он лопнет. Все мы вздрогнули от испуга.

Я говорю не от страха, потому что, кроме опасности, я ничего не боюсь.

Ибо там мы были арестованы и посажены в заключение, по приказу Грипмино, эрцгерцога Пушистых Котов[305], – за то, что один из нашей братии захотел продать полицейскому шляпы с острова Кассады и, проходя мимо судилища, побил одного кляузника.

для питья никаких пределов и законов не было, потому что Гаргантюа говорил, что границей и межевым столбом для пьющего является срок, когда у него в туфлях пробочные стельки взбухнут на полфута.

– О, – сказала она, – вам, мужчинам, легко говорить, с божьей помощью я уж потружусь ради тебя. Но дал бы бог, чтобы вам его отрезали.

Папа Александр (V), по совету врача-еврея, делал то же и прожил до самой смерти, к досаде всех завистников.