Эмма Райц

– Почему никто не сказал мне, что тридцатилетние девчонки на порядок круче, чем восемнадцатилетние?

Теперь настала очередь удивлённо прокашляться Вове:

– В смысле?

– У меня стойкое ощущение, что последние несколько лет я трачу время и деньги не на тех. А с “той” втух за один вечер. Ну… За ночь. На одних, сука, разговорах…

– Ты что, влюбился?

– Заткнись.

Вова тихо засмеялся. Потом громче. Потом не выдержал и расхохотался во всю силу своих лёгких:

– Жесть, Сокол! Ты… Ой, не могу… Да. Ты стопудово тратил время и деньги совсем не на тех. Ты, по ходу, вообще не в курсе настоящих прелестей жизни и настоящих отношений.

– Да-да. Я трахарь со шрамом под ребром. Я помню.

– Кто это сказал?

– Сашка как-то поведала, как меня называют в клубе.

– Что есть, то есть. Ладно. Каждый трахарь рано или поздно обречён жёстко влюбиться и сильно страдать. Хотя я был уверен, что ты с рыжей останешься надолго.

Дима поморщился:

– Ну… С ней было хорошо, весело… Но её девчачьи закидоны всё испортили. Хотя… Благодаря им я и подумал, что… есть смысл найти себе кого-то по возрасту.

– Значит, всё было не зря.

В любви, как на войне…

Сокол…

– …летит к Солнцу.

– Занимаюсь с тобой любовью. Не похоже?

Дима дёрнулся и посмотрел на неё сверху вниз. В тот момент, даже если бы весь мир был объят огнём, он не смог бы отвести взгляд от Леры и её разметавшихся по подушке волос.

Моя любимая коллекция…

Мам, я чудовище. Ты, конечно, всё знаешь и всё видела, но… Когда я понял, что натворил… Лучше бы застрелился. Мам.

Мам, мне кажется, я даже ненависти не заслуживаю… Не заслуживаю, чтобы обо мне кто-то помнил.

– Мам, как умереть, если ты уже мёртв? Все эти воспоминания о моих зверствах… О да. Вот он, истинный ад. Я уже понял. Котлы, плети, черти… Ерунда. Память – самый жуткий персональный ад. И память не теряется после смерти. Не думай, что я согласился на сделку, чтобы выиграть. Я жаждал забвения.

True lust is the dark side of sincerity.

– Подлинная похоть – тёмная сторона искренности.