Смаджа Клод

заметим, однако, что в наше время источником актуальных неврозов считается переживание нехватки, дефицитарности.

Для них было важно определить конфликт, с одной стороны, в его связи с больными, а с другой стороны – в его связи с болезнью. Таким образом, они различают три набора связей, интегрированных друг с другом: одна связь – случайная – отражает влияние конфликтного состояния психики на любую болезнь; другая связь – эссенциальная и неспецифическая – отражает наличие связи между природой конфликта больного и его болезнью; и третья связь – существенная и специфическая – отражает отношения между природой конфликтной ситуации и формой болезни. Эта модель позволяет, с одной стороны, интегрировать обе альтернативы без того, чтобы противопоставлять одну другой, располагая их на разных планах; с другой стороны, меняя ось концептуального критерия, помещая психосоматический факт в реляционное измерение, одновременно интрасубъектное и интерсубъектное, она возобновляет отношения с истинно психоаналитическим подходом.

В работе «Психосоматический порядок» (1980), П. Марти определяет оператуарную жизнь как «этап относительной хроничности, относительной стабильности, который устанавливается в течение медленно прогрессирующей дезорганизации, во время которой не происходит никакой спонтанной реорганизации».

Они отличаются в основном качеством способностей Я, обеспечивая базовые характеристики субъекта и существование настоящего чувства вины. При оператуарных состояниях повседневной жизни субъект отдыхает, восстанавливается в бытии. Можно сказать, что речь идет о моментах нарциссического подпитывания, близких к состоянию сновидения. Здесь на ум приходит блестящее определение М. Фэна – «императив дезинвестиции Я». Однако общая концепция оператуарного функционирования должна содержать в себе всю гамму оператуарных состояний, от самых патологических до преходящих состояний нормальной жизни.

Второе из этих коллективных представлений связывает оператуарную жизнь с большей или меньшей неспособностью к воображению. Назвать кого-то оператуарным – значит предположить, что у него нет никакой фантазии, никакого остроумия, как в прямом, так и в переносном смысле. Легкость, с которой сегодня используется слово «оператуарный», мешает увидеть последствия процесса, ведущего к установлению оператуарного состояния. Индивид, который напрочь лишен какого-либо воображения,– это индивид, либидо которого тотально истощенно. Определение «мертвый» будет в этом случае более подходящим, нежели определение «живой». Другими словами, оператуарная жизнь несовместима с жизнью за определенным порогом невовлеченности либидо.

Третье из этих коллективных представлений связывает оператуарную жизнь с соматическим поражением, обычно серьезным и подвергающим опасности жизнь пациента. Как и в случае двух других коллективных репрезентаций, о которых мы упомянули выше, эта последняя содержит лишь часть клинической истины.

Из этого исторического экскурса нам следует усвоить, с одной стороны, что эссенциальная депрессия происходит из процесса нарциссической дезинвестиции и, с другой стороны, что этот процесс первичен по отношению к организации оператуарного мышления.

Травма захватывает территорию. Я преждевременно привлекается для построения автономной системы противовозбуждения, призванной справляться с последствиями травматизма. Вскоре эстафету принимает самоуспокоительное поведение как представитель влечения к смерти с функцией нейтрализации и даже умерщвления возбуждения.

В работе «Психосоматическое исследование» упор, бесспорно, делался на отношении между психоаналитиком и его оператуарным пациентом. Авторы неоднократно подчеркивали сложности идентификации аналитика и повышенную нарциссическую хрупкость пациента. Поразительный образ стены, которая рушится сразу, а не покрывается сначала трещинами, отражает контрпереносное восприятие аналитиком своего пациента.

Но как раз здесь мы сталкиваемся с главной сложностью проблемы оператуарного состояния: где обитает желание у оператуарного пациента? есть ли у него хотя бы одно желание? Все наблюдения за субъектами в оператуарном состоянии обрисовывали эту странную черту, которая заставляет их скорее не жить в реальности, а проживать с ней рядом.

существование меланхолии без объекта, то есть «без того, чтобы объект был принят во внимание»; другими словами, без меланхолии, которая вписывается исключительно в рамки нарциссического поражения Я. Посмеем сделать следующий шаг. «Тогда мы считаем, что меланхолия без объекта есть не что иное, как депрессия без объекта у психосоматиков». Этот вывод совпадает с тем, на что указывает Фрейд. Действительно, в этой чисто нарциссической конъюнктуре могут проявляться лишь определенные формы расстройств.