Геннадий Корчагин

– Шторы в кабинете задернуты? – спросил господин Попурри. – Потому что вам, как мне кажется, следует посмотреть на то, с чем вам предстоит работать. Ваш разум теперь мой, Лин. Теперь вы работаете на меня.
Господин Попурри встал и толкнул ширму, она упала на пол.
Лин приподнялась со своего стула, от изумления и ужаса сяжки ее встали дыбом. Она не могла оторвать от него глаз.
Складки кожи, мех и перья раскачивались при каждом движении; его тоненькие конечности были скрючены; глаза выкатывались из темных орбит; рога и другие костные наросты торчали во все стороны; усики подрагивали, а рты блестели. Раздвоенные копыта мягко стукали по деревянному полу. Волны плоти накатывали друг на друга яростными потоками. Мускулы, подвязанные к чуждым костям чуждыми сухожилиями, работали несогласованно, совершая медленные, напряженные движения. Сверкала чешуя. Шевелились плавники. Судорожно хлопали крылья. Челюсти насекомого сжимались и разжимались.
Лин в ужасе, спотыкаясь, ощупью пятилась назад, пока он медленно приближался к ней. Ее хитиновый головной панцирь нервно подрагивал. Господин Попурри подкрадывался к ней, как охотник.
– Итак, – сказал он одним из осклабившихся человечьих ртов, – по-вашему, какая из моих сторон самая лучшая?

– Этот язык не способен выразить моего преступления. На моем языке… – Ягарек на мгновение запнулся. – Я попробую перевести. На моем языке говорили… и они были правы… что я был виновен в похищении выбора второй степени… похищение выбора второй степени… при крайнем неуважении

а мне плевать на то, что болтают все эти ничтожные педики-новички, которые накачиваются со своими приятелями всякой дрянью на танцполах

Обитатели трущоб Собачьего болота и даже Худой стороны считали посещение Расплевов ниже своего достоинства. Нью-Кробюзон даже не считал Расплевы своей частью – так, странный маленький городишко, который без спроса прижился на теле мегаполиса. Он не имел денег, чтобы привлечь сюда какую-либо промышленность – легальную или нелегальную. Преступления в Расплевах были всего лишь мелкомасштабными выражениями отчаянного желания выжить

Воспоминания и грезы волнами накатывали на него. Каждая из этих волн несла в себе какую-нибудь тему. Но даже свободно дрейфуя по волнам случайных мыслей, Айзек несся сквозь возникавшие в его голове образы, следуя вполне узнаваемым течениям. Он дал себя увлечь мечтам о деньгах, плывя по руслу воспоминаний о стиверах, долларах, головах крупного рогатого скота, раскрашенных ракушках и денежных поручительствах.
Он катался на пенных гребнях сексуальных фантазий: самцы кактов, поливающие своим семенем землю, ряды высаженных женщинами яйцелуковиц; женщины-хепри, натирающие друг друга маслом во время дружеских оргий; давшие обет безбрачия священники-люди, осуществляющие в мечтах свои греховные, запретные желания.
Айзек кружился в водовороте т

Лемюэль разразился неприятным и недоверчивым смехом.
– Чудненько! Ты обзавелся союзником – пылесосом…

Веерх никогда не отдавал распоряжений — лишь время от времени выпускал экономические, социальные и научные прогнозы.

добротой, неисчерпаемым юмором, самокритичностью и прозорливостью, то Джонни его на дух не выносил.

Затем она нырнула вниз. Крылья хлопали и трепетали, пока она камнем падала на темные улицы. Ее хищное сердце подсказывало ей, что надо избегать ярких световых сгустков, беспорядочно разбросанных по городу, и искать более темные места. Высунув развевающийся по ветру язык, она почуяла добычу и неровными зигзагами устремилась вниз, в темноту кирпичных стен. Словно падший ангел, она упала в глубь кривого тупика, где у стены трахались проститутка со своим клиентом. Почувствовав рядом присутствие твари, они прекратили совокупляться.
Крики их были недолгими. Они стихли, едва тварь распахнула свои крылья.
С нетерпеливой жадностью тварь набросилась на них

Прерывистые крики, скрип натянутой кожи, полная ненависти шипящая речь. Дэвид повернул голову и заглянул в другую комнату, мельком увидел обнаженное тело на кровати. Женщина, вернее девушка лет пятнадцати, не старше. Она стояла на четвереньках, руки и ноги были волосатые, нечеловеческие, собачьи.
Словно загипнотизированный или завороженный ужасом, смотрел Дэвид на нее, пока проходил мимо. А она неуклюже, по-собачьи соскочила на пол, неловко повернулась – должно быть, непривычно ходить на четвереньках. С надеждой глянула на него через плечо и задрала зад, выставив напоказ половые органы. У Дэвида отпала челюсть и остекленели глаза. Даром, что ли, ему всегда бывало так стыдно в этом борделе, у «переделанных» шлюх.