Ради любви к жизни. Может ли человек преобладать?

В течение дня мы смотрим на вещи таким образом, каким нам приходится на них смотреть, чтобы можно было оперировать ими, извлекать из них какую-то пользу. Мы должны вести себя разумно, а «разумно» означает, что нужно вести себя таким образом, каким будут вести себя другие люди для того, чтобы они нас понимали, а также испытывали к нам симпатию и не думали: вот какой-то чудаковатый и ненормальный тип. Мы думаем и чувствуем то, что понуждает нас чувствовать «здравый смысл» и так называемые принятые среди людей приличия. Мы все думаем и чувствуем, что мы любим своих родителей, что они и все другие авторитетные люди не только желают нам лучшего, но также знают и делают то, что лучше, и т. д. Мы чувствуем себя счастливыми и радостными, когда нас к этому побуждают обстоятельства, или, если обстоятельства, принуждают нас к противоположному, мы испытываем печаль. На деле мы можем вообще ничего не испытывать, но мы думаем, что мы испытываем просто оттого, что приняли соответствующий счастливый или печальный вид. И мы не задумываемся о том, что поражает нас как нечто абсурдное, ибо полагаем, что вещи, которые не должны существовать, не существуют. Сказка Андерсена о новом платье для короля прекрасно иллюстрирует этот принцип. Король гол, но все взрослые думают, что он облачен в пышные одежды, потому что это как раз то, чего они ожидают. Лишь маленький мальчик, мышление которого еще не втиснуто в формы дневного сознания большинства взрослых, мог видеть, что на короле вообще не было никаких одежд. Когда мы бодрствуем, мы и в самом деле чувствуем и мыслим так, как от нас этого ожидают другие.

Философ Шлейермахер сказал однажды: «Ревность — это страсть, которая непременно вызывает состояние, приносящее страдания».

Что именно такое дает нам состояние сна, чего не может дать состояние бодрствования? Мы свободны. Может показаться странным то, что мы скажем, но, в определенном смысле, мы свободны лишь тогда, когда мы спим. Это значит, что когда мы спим, мы больше не вынуждены участвовать в борьбе за существование, мы не должны завоевывать, нам не приходится защищать себя, приспосабливаться к обстоятельствам. Мы думаем и чувствуем то, что именно мы думаем и чувствуем. Наши мысли и чувства во время сна настолько субъективны, насколько они способны стать таковыми. Во сне нам нет надобности делать что-либо; мы можем просто существовать. Во сне у нас нет целей. Мы можем воспринимать мир таким, каким он реально нам кажется, каким мы на самом деле его видим, а не таким, каким он предстает по предположению в том случае, если мы и имеем в виду достижение определенной цели. Иными словами, можно сказать, что во сне подсознательное выступает на передний план. Нет совершенно ничего непостижимого в подсознательном. Это означает просто то, что во сне мы получаем доступ к тому, чего не знаем, когда мы бодрствуем. Или, в других словах, наоборот: в состоянии бодрствования мы не имеем доступа к тому, что мы знаем, когда спим. Можно было бы даже сказать, что в состоянии бодрствования сознание сна бессознательно, тогда как во сне сознание бодрствования бессознательно. Речь идет о двух различных типах сознания. Один действует в состоянии бодрствования, другой во сне.

Последнее, что я хочу сказать о садисте, — это его непомерная услужливость. Садист желает установить свой контроль над слабым, но у него мало жизненной энергии, чтобы самому не подчиняться кому-то, кто сильнее его. Так Гиммлер идеализировал Гитлера. Если садист не находит личность, которую бы он боготворил, он обращается к истории, к прошлому, к силам природы, ко всему, что его сильнее. Он подчиняется всегда одному правилу: я должен повиноваться высшей силе, какой бы она ни была, но мне должны подчиняться те, кто слабее меня. Такова система существования садиста-бюрократа, и таким же образом живет холодный садист.

Для садиста в одежде бюрократа характерно еще одно стремление — чрезвычайная забота о порядке. Порядок — это все, это единственная вещь, нужная в жизни, единственное условие, дающее возможность бюрократу осуществлять полный контроль. Люди с чрезвычайной склонностью к порядку обычно боятся жизни, потому что подлинная жизнь не подчиняется упорядоченности. Она преподносит людям сюрпризы, ее решающий фактор — спонтанность. Единственно, что мы точно знаем, это то, что обязательно умрем, а жизнь нам преподносит все новые и новые события. Индивид садистского типа, будучи не в состоянии общаться с другими, и видящий во всех и во всем простые объекты, ненавидит все живое, потому что оно опасно для него. Он любит только порядок.

Садист обычно оказывается трусом перед тем, кто стоит выше него, но слабые или те, кто зависят от него, — дети, больные, а в ряде политических случаев — политические оппоненты, — все они возбуждают садиста. У него нет чувства жалости, как у каждого нормального человека, и его не возмущает сама идея нападения на беззащитного, как бы к этому отнесся каждый нормальный человек. Для садиста, напротив, беспомощность — это качество, дающее ему возможность осуществить абсолютный контроль над тем, кто оказался в его власти.

Сумасшедший человек отрицает безвластие, от которого каждый из нас страдает, так как в своих мечтах каждый из нас беспределен. Он ведет себя так, как будто бы ему все позволено. Безвластие — это наша реальность. Когда человек настаивает на осуществлении своей безграничной цели, он обязательно теряет разум. Соглашаясь с такой трактовкой сумасшествия, можно говорить о нем не как о болезни, а как о своеобразной философии или, говоря еще точнее, о форме религии. Сумасшествие — это попытка отрицать человеческое безвластие, весьма специфическая форма притворства, иллюзии, будто человек всемогущ.

Существуют еще менее ярко выраженные формы садизма, всем хорошо известные. Их проявляют самые разные люди, но чаще всего ими пользуются матери и боссы. В этом случае лицо осуществляет свой контроль над другим лицом не с целью причинить ему боль или вред, а как бы для его же пользы. Это лицо говорит своему подопечному, как ему нужно вести себя. Подчиненный все делает, как ему велят, и все это как бы для его блага. Такая ситуация в действительности может быть благом для него или, лучше сказать, выгодной ему, но на самом-то деле он теряет свою свободу и самостоятельность. Привязанность матерей к своим сыновьям или отцов к своим сыновьям часто бывает окрашена такой разновидностью садизма. Индивид-садист даже полностью не осознает своих садистских намерений, потому что он «имеет в виду только хорошее». Даже жертва такого садизма не понимает своего положения, потому что она видит только получаемую ею выгоду. Одно только она не видит, что ее душа портится, что она становится покорным, раболепным, зависимым существом.

Говоря о садизме, часто имеют в виду только сексуальную перверсию в сознании, скажем, такой случай, когда человек получает сексуальное удовлетворение, только если имеет возможность бить или оскорблять какую-то женщину. Садизм также может быть связан со страстью или желанием причинять физическую боль другому лицу. Однако суть садизма заключается в желании осуществлять контроль над другим живым существом, контроль полный м абсолютный. Таким другим существом может быть животное, ребенок или другой взрослый человек, но в каждом случае садист превращает другое существо в свою собственность, вещь, объект подчинения.

Начнем с рассмотрения первого типа, т. е. с биологически запрограммированной человеческой агрессивности, идентичной животной агрессивности. Как уже говорилось выше, нейрофизиологическая организация животного такая же, что и у человека. Она заставляет его агрессивно реагировать, когда появляется угроза его жизненно важным интересам. Человеческое существо отвечает на угрозу таким же образом. Но у людей такая реакция, эта реактивная или защитная агрессивность, гораздо шире. Для этого существуют три причины. Одна состоит в том, что животное ощущает угрозу только данного момента. Оно знает только одно: «Сейчас мне угрожают». Человек, обладая умственными способностями, может представить себе будущее. Следовательно, он может предполагать, что ему в будущем может грозить опасность, которой сейчас нет, но она может возникнуть. Таким образом он реагирует агрессивно не только на настоящую опасность, но и на ту, что ожидает его в будущем. При таких условиях реактивная агрессия получает гораздо большее поле для своего функционирования, так как количество людей очень велико, и также велико число ситуаций, когда угроза их существованию возникнет в будущем. Другая причина, по которой реактивная агрессия у людей развивается более широкомасштабно, состоит в том, что люди склонны строить предположения, а животные не могут этого делать. Человека можно убедить, что существует угроза его жизни и свободе. Для этого применяют слова и символы. Животному нельзя «промывать мозги», так как оно не воспринимает слова и символы, применяемые при такой промывке. Если человека убедить, что ему угрожают, последует его субъективная реакция столь же сильная, как и в случае, если бы ему действительно угрожали. Его реакция та же самая, хотя он действует только на основании постороннего воздействия. Нет смысла долго обсуждать множество случаев, когда война началась, потому что людей заставили поверить, что им угрожают. Сила убеждения породила агрессивность, необходимую для вовлечения людей в сражение друг с другом. Есть еще третья и последняя причина проявления человеческой агрессивности. У людей есть свои специфические интересы, тесно связанные с ценностями, идеалами, институтами, общественными ролями, с которыми они себя отождествляют. Угроза их идеалам или лицам, занимающим главенствующее место в их жизни, их институтам, святым для них, столь же устрашающа, как нападение на самого индивида или на его источник питания. Людям могут быть дороги различные веши: идеи свободы, чести, его родители, мать, отец, в отдельных культурах — его предки, государство, флаг, правительство, религия, Бог. Любая из этих ценностей, институтов или идеалов может быть важна для человека как его собственное физическое существование. При возникновении угрозы этим ценностям человек отвечает враждебностью.